– Им все нипочем, – сказал он о птицах. – Послушай, как они поют сегодня утром.

– Ты отдохнул? – спросила она, изучающе глядя в лицо мужу.

– О да. – Киран не хотел ей лгать, и все же сделал это.

Он улыбался на протяжении всего завтрака…

– Мы сегодня поедем? – спросил Келли.

– Тихо, – резко оборвала его Бранвин. – Нет, не поедете. Оставь отца в покое.

И Келли тут же умолк, что было так на него непохоже; и Мев дернула брата за рукав и держала себя в руках, слово вопрос даже не поднимался, весьма благоразумно и рассудительно.

И Киран ощутил отчаяние, но он взъерошил Келли волосы и сделал вид, что ничего не произошло.

– Посмотрим, – ответил он. – Ведь все в порядке, не так ли?

– О да, – поспешно ответила Мев, широко раскрыв глаза, уж слишком поспешно.

– Да, – согласился Келли.

Так они все выучились лгать. «Это не так», – рвалось у Кирана с языка, но он сдержался, только чтобы не нарушить мир и желая лишь одного – чтобы дети сделали что-нибудь неподобающее: начали вертеться на своих местах или спорить из-за масла, как это бывало в другие дни.

И все же он продолжал улыбаться, несмотря на свою усталость, усталость слишком большую, чтобы у него достало сил ссориться с дорогими сердцу людьми. Кирана лишь встревожил его собственный гнев, готовый вспыхнуть, но он загнал его вглубь и продолжал есть свой завтрак, хоть чрево и не желало принимать пищу. И его тревожила тень, что лежала на лице Бранвин, пока она беседовала с детьми о том о сем и отдавала им распоряжения, на которые те продолжали отзываться кротко, с несвойственной им покорностью. «О, избавь меня от этого», – взмолился он, не думая более ни об их, ни о своих грядущих днях. Он малодушно поддался мгновению, как раненный навылет отдается своей ране. Киран поставил свою чашу.

– У меня дела, – промолвил он и поднялся, и все тут же уставились на него, даже Мурна, присутствовавшая в этом семейном кругу за столом. Она сама смотрела, как ребенок, – глазами такими огромными, что, казалось, бледное лицо ее исчезло, и весь ее облик показался странным ему. Неужто даже Мурна так хорошо все понимала про него? И Бранвин, и дети…

– У меня дела, – повторил он.

Молчание проводило его. Киран с шумом спустился по лестнице и миновал оружейную, в которой, как пустые панцири жуков, висели доспехи, где пахло маслом и войной, и близость железа наполняла его тело зудящей истомой.

Он вышел на чистый воздух, на стену, на солнце, обратил лицо к небу, закрыв глаза, и стоял так, пока недомогание от соприкосновения с железом не покинуло его.

«Лиэслиа!» – позвал он, не осмеливаясь обратиться к Арафели. Но ответа все не было. Камень безучастно лежал у него над сердцем, Киран ощущал лишь тепло солнца и свежесть ветра.

Он вздохнул и открыл глаза, снова вздохнул, прошелся по стене и начал спускаться по каменным ступеням во двор.

На улице Кирану стало легче. Он улыбался пажам и кузнецу, что готовился к своему ежедневному труду у кузни рядом с внутренней стеной среди переплетений и обрубков железа. Саму кузню он обошел, слегка отклонившись от своего ежедневного маршрута.

Юноши расступались с молчаливой почтительностью, когда Киран проходил мимо них. Это были крестьянские сыновья, явившиеся по его зову: Роан учил их обращению с оружием – с мечом, щитом и луком. Лук был против диких зверей; щит и меч – против разбойников, приходивших из Брадхита в лес на востоке… ибо там по-прежнему встречались лихие люди. Так завещал хранить свою землю Кервален; так охранял ее Эвальд. Так поступал и Киран, не держа в замке крупные силы: воинов у него было меньше сотни, и число их ненамного превышало количество ремесленников. И все это были сыновья и братья свободных землевладельцев, ибо он с готовностью раздавал земли Кер Велла, за исключением полей и пастбищ, прилегавших к самым стенам замка. Но даже с самых дальних хуторов юноши с готовностью съезжались учиться военному делу. Так было всегда в Кер Велле. Король с подозрением относился к этому. Но земля была усеяна мечами со времен войны; не было фермера, который не похвалялся бы, что поля его блестят от железа; а луки хранились против волков, хотя давно их уже никто не видел. Люди Кер Велла явились на борьбу за Дун-на-Хейвин не так, как некоторые – с копьями в неумелых руках; но стройными рядами со щитами и заточенными мечами – тысяча клинков вспыхнула по первому призыву Эвальда там, где вчера еще царили мир и покой. Таков был Кер Велл. Ан Бег восседает на своих холмах, как разбойничий притон, питаясь трудом многочисленных рабов, которыми правят мелкие хозяева, один хуже другого. И в Кер Даве обычай такой же, кроме того, там мало кому привыкли доверять, а менее всего своим собственным людям. Ничего доброго не могло взрасти на таких землях – ни добрых господ, ни добрых фермеров: последние порой бросали своих овец и бежали прочь. Некоторых из них принимал Кер Велл – отчаявшихся и не помышляющих о спасении, выросших среди лжи и плутовства и не знающих ничего другого. Обычно из них ничего не получалось. Иногда получалось хуже, чем «ничего». Как с Калли, который прислуживал на кухне. Были подозрения, что Калли воровал. Так думала кухарка. Калли был несведущ в военном деле; и это, пожалуй, было даже к лучшему. Он всегда был угрюм.

Барк советовал отослать его прочь. Но Киран не мог найти для этого подходящей причины, кроме той, что Калли не любили. Калли делал свое дело. Он попросил было землю, но, когда Киран предложил ему расчистить себе пустоши на северо-востоке, на границе с Новым лесом, как уже делали другие, тот отказался, сославшись на опасность. И так он остался прислуживать в замке: слоняясь там и сям, жестокий со скотом и любой живой тварью, так что ему поручали убивать кур: по крайней мере, это, по словам кухарки, он делал хорошо. Казалось, не было в замке ни одного человека, кто не испытывал бы к нему отвращения.

– Доброе утро, господин, – промолвил Калли с типичной для него улыбкой, как всегда начиная разговор там, где крестьянские парни всего лишь кивали, проходя мимо. Калли доставал воду из колодца под навесом кухни и, подняв ведро, утер пот со лба, чувствуя, что за его работой наблюдают. Киран остановился и рассеянно взглянул на него, стоявшего среди служанок, мывших посуду; и вода, брызжа, лилась на камни, откуда стекала в канаву, убегавшую под стены. Тут же были амбар и загон для скота, хотя