Поняли вы, надеюсь я, и другое: сколько бы нас ни было и какое бы святое дело мы ни отстаивали, не спасет это нас от пуль. До тех пор, пока мы не овладеем, как должно, воинским искусством, не вооружимся как следует, не очистим наши ряды от сомневающихся, слабых духом, подобных Камбару, мы не добьемся успеха.

— Ты наш глава, тебе виднее, — подался вперед Момун. — Направь нас своим советом.

— Есть ли у нас другой путь, кроме борьбы? Как же нам следует продолжать ее? — послышались и другие голоса.

Исхак тряхнул головой.

— Прежде всего — верьте в себя. Пусть уходят от нас те, кто геройствует только в своей юрте, не держите их, после их ухода мы станем не слабее, а сильней. Мы отступим в Чаткал. Мы соберем оружейников и будем готовить оружие, лить пули, делать порох. Надо золотом раздобыться, надо послать людей в Сары-Узен-Чу, просить у русских оружия, помощи. А потом уже будем народ подымать…

Сотники, верные народному делу, ответили на его речь согласным говором. Слово сказано. Совет закончен.

Оставив в селении Ала-Бука Эр-Эшима с его джигитами для зашиты мирных жителей, Исхак ушел в Чаткал.

В середине прошлого столетия Англия была самой сильной колониальной державой мира; полностью овладев Индией, она подчинила своему влиянию Афганистан, Иран, Турцию, но возможность обогащаться за счет этих народов не удовлетворяла, а еще более разжигала ее аппетиты. Она обратила взгляд свой на Туркестан и Семиречье — источники дешевого сырья, огромные рынки сбыта, да к тому же еще чрезвычайно удобный плацдарм на случай удара по России с Востока. Но Россия проникла в Туркестан раньше Англии, овладела выгодным рынком, укрепила себя здесь на случай военного нападения и сама посматривала теперь в сторону Индии.

Именно в это время среднеазиатские народы, страдавшие от гнета и притеснений местных властителей, стали искать защиты у русских, стремились добровольно войти в состав России. Александр II, император всероссийский, в 1871 году дал своим генералам распоряжение: "Ходатайство кокандцев подчиниться России, если таковое последует, необходимо отклонить". На то были три причины. Прежде всего, дипломаты королевы Виктории, умело разжигая страсти вокруг "угрозы России Индостану", чинили наивозможные препятствия нормальным отношениям России со странами Европы. Император всероссийский, не желая излишнего обострения отношений с Англией ни в Европе, ни на Востоке, вынужден был до поры до времени приостановить "прием прошений". Во-вторых, мелкие ханы, которые, как собаки, грызлись между собой, Российской империи не только не чинили никаких препятствий, но, наоборот, всячески стремились угодить ей. И в-третьих, Россия хотела укрепить свои позиции на огромной колониальной территории, где пока что, кроме крепости Капал, Аральского форта да разбросанных повсеместно военных гарнизонов, ничего не было.

Царское правительство пожаловало Кудаяр-хану титул "высочества" и наградило его орденом Станислава первой степени с бриллиантовой звездой. Ни титул, ни орден не были особенно нужны Кудаяру, Он хотел военной помощи для подавления недовольства подвластных ему народов. Уверившись в том, что помощь эта будет ему губернатором оказана, Кудаяр-хан решился повести беспощадную борьбу с непокорными.

Науман-пансат, хвалимый и всячески поощряемый повелителем, не знал теперь над собой удержу. Он приказал уничтожить все кыштаки[57], не разбираясь, поддерживали их жители повстанцев или нет. Оставляя на разграбление все свое хозяйство, народ бежал от угрозы полного истребления, — кто верхом, кто пешком, люди двинулись к горам. Разорив Чартак, Шоркен, Беш-Коргон, Азирети-шаа, Мамай, Нанай, достиг Науман Кок-Джара и Ала-Буки, которые расположены были в предгорье.

Ни души. Кыштык был пуст и безмолвен, как заброшенное кладбище. Науман не рискнул сам отправиться в горы, грозные, затянутые туманом. Послал на разведку отряд в двадцать пять сипаев.

Безлюдно в горах. И мрачно. Шумит покрытая пеной река Чанач, треплет опустившиеся до самой воды длинные ветви ив. Изредка пролетит над рекой кулик. Воздух прохладен. Высоко в небе спешат куда-то легкие, похожие на тонкую шерсть белого верблюжонка, облака. И кружит, кружит над горами зоркий беркут.

Сипаи ехали медленно, с опаской. Аила поблизости не видать. Привычные к ровной местности кони шли с трудом, спотыкались, часто вздергивали головами, так что пена хлопьями летела с удил. Сипаи не смели углубляться в горы в сторону от тропы; остановились на поляне покормить коней. Внизу река, над головами почти нависают недоступные скалы, вокруг поляны густой стеной стоит темный лес.

На поляне пасся бычок-бедолага с грязной, свалявшейся на подколенках шерстью, — видно, отстал во время перекочевки. Его тут же обратали, прирезали. Развели большой костер. Здоровенный сутуловатый сипай властью старшего забрал себе обе почки, насадил на вертел и принялся поджаривать над огнем. Почки на вертеле исходили соком, а сипай, глядя на них, — слюной. Едва жаркое поспело, он со страстью вонзил челюсти в горячее мясо.

— Ва-ах! — только и успел сказать сипай, упиваясь первым куском…

Грянул выстрел. Старшой ничком повалился в костер. Еще выстрел — упал еще один. Поднялась суматоха, сипаи прятались друг за друга, сбились в кучу, зачем-то прикрывая головы руками. Спустя некоторое время один из них решился поднять голову и осмотреться. Никого не видно и ничего не слышно, кроме воплей самих сипаев. Стрелял, должно быть, какой-то повстанец-одиночка. Выстрелил и убежал. Набравшись мужества, сипай прикрикнул на товарищей:

— Ти-хо! Трусы паршивые!

Сипаи примолкли, но тотчас новый выстрел свалил того, кто было расхрабрился.

— Сдаемся! Сдаемся! — завопили вразнобой сипаи.

Из-за невысоких зарослей горного можжевельника показался чей-то тебетей. Из кустов вышел Эр-Эшим. Обе полы подвернуты, на ногах — сыромятные чокои, у которых подошва не скользит, на поясе колчан и короткий нож, в руке — кремневое ружье. Фитиль ружья еще дымился. Эшим подошел совсем близко, пристально глядя на всех широко раскрытыми глазами. Кто-то из сипаев с криком: "Он один, бейте его!" — рванулся к нему, но тут же повалился наземь почти одновременно с выстрелом, раздавшимся из зарослей.

Сипаи тряслись от страха.

— Сдаемся… Пощади, если ты сын мусульманина…

— Жить хотите? Бросайте на землю все оружие. Живей! Встаньте вон там…

Ружья и до этого лежали на земле. Отвязав сабли, не смея разогнуть согнутые спины, сипаи встали, где было велено. Эр-Эшим концом ружейного ствола подтолкнул двоих — большеглазых, с коротко подстриженными бородами, отделил их от всех прочих. Едва они отошли в сторону, грянули два выстрела, и оба упали.

Когда люди из селений на равнине ушли, в селениях остались давно уже там жившие и хорошо говорившие на тюркском наречии персы; они остались, чтобы присвоить себе земли ушедших и нажиться на междоусобице. Те