Да еще радиация… Юрасик знал за собой одну черту, которую тщательно таил от других, потому что черты этой страшно стыдился — была она ничем иным как наивным мальчишеским любопытством. Что-то все ж таки странное творилось в здешних краях, и эта каша ему не слишком-то нравилась — не любил он всякой дури, мистики всякой — с души воротило! Но, похоже, влез-таки он в эту кашу, и до тех пор, пока не дотумкает, из чего эта каша варена, пока любопытство свое не утолит, не будет ему покоя! «Чет-то тут не то!» — сомневался он, мотаясь за рулем в Москву и обратно — в Страхолюдово, как он называл про себя эти края. «Это, конечно, пускай, это сколько угодно… — думал он, яростно выкручивая руль, когда объезжал рытвины и колдобины на проселках, — только он с этой хреновиной разберется!» И потом, в самом деле неплохо основать филиал в часе езды от столицы…

Надо сказать, в «Вишневом заде» компанию он стеснял недолго. В уголочке участка, за качелями, по-над-рекой в три дня поставил себе времянку — щитовой сборный домик в две комнаты. Спросил только у Ксении — не будет ли ее муж возражать, если у них еще один домик будет, а он пока в нем поживет? Она, глядя на все это с большим изумлением, сказала, что, конечно, не будет… Вот только как быть с расходами? Они ведь не смогут ему возместить. Юрасик аж ногами затопал: и думать, мол, не могите об этом! Вера, глядя на брата, развившего столь бурную деятельность, только головой качала. А он все похохатывал и говорил:

— Не квохчите, курышки! Скоро у меня тут по соседству дворец стоять будет. Для вас построю. Ну, может, вы и меня туда пустите… Считайте — это моя благодарность за то, что натолкнули меня на идею — жилу здешнюю ковырнуть… — И никаких проблем, ха-ха-ха!

Захаживал на огонек, затаскивал неподъемные сумки с гостинцами и, смущаясь, мялся в дверях, пока Ксения или Вера не приглашали зайти. Тогда он заходил, опустошал свои сумки, обжигаясь, жадно глотал горячий крепкий чаек — он предпочитал всем напиткам крутой кипяток — как, гогоча, объяснял удивленной хозяйке. Слушал, сидел… Рассказывал новости. Помалкивал. И глядел на них. На хоровод ясных женский лиц — таких, казалось бы, обыкновенных и все-таки необычных — чем-то особенным отличались они от тех, что ему приходилось встречать в Москве.

«О Штатах и говорить нечего — там таких лиц хоть убей не встретишь! Только Ольга моя немного на них похожа… Хотя чем, спрашивается? Нет, придумываю… Соскучился, что ли? Вроде сюда наладился ехать потому что дома осточертело все… Дома! А где дом-то? Там — коттедж двухэтажный с бассейном… правда, не до конца выкупленный. Тут в Москве — квартира мамина. Одна мать-старуха сидит, никуда сниматься не хочет. Ладно, вот построю тут, в Страхолюдове этом охрененный дворец — чтобы всем моим бабам места хватило…»

Каким именно бабам — каких конкретно он в этом мечтательном монологе называет «своими» — Юрасик не знал. Но знал одно — похоже, сам он немного того — поехал! И что удивительно — это ему даже нравилось.

Он похож был на деловитого, наглого и вороватого кота, рыскавшего по окрестностям, чтобы стянуть что плохо лежит. При этом он был кот не дикий и не домашний — он был кот, который ищет хозяина. И как только найдет — разом воровать перестанет!

Об этом открытии Ксения как-то поведала Вере на полном серьезе, но в последний момент не выдержала — фыркнула и вся затряслась от беззвучного смеха. Видно, разговор о Юрасике доставил ей удовольствие: смех ее был добродушным, в нем не было ни доли ехидства или злобной насмешки. Впрочем, Вера вообще ни разу не слышала, чтобы Ксения отзывалась о ком-то со злостью…

А вот сама она прямо-таки поразила подругу: кинулась защищать брата, которого обычно только и делала, что шпыняла.

— Да он же честнейший человек, Юрка! Я вообще не знаю как он бизнесом занимается — его по логике сто раз уж должны были бы облапошить. Он ведь последнюю копейку отдаст, рубашку снимет! Сколько из-за этого Ольга, жена его, с ним мучается: у самих, бывало, есть нечего, а он откуда-то из загашника последнюю заначку достанет и приятелю даст. Ему и долгов не возвращали, и обманывали его — а он, знай, свое: спокуха, Дункель, мы катапультируемся! Поговорка у него есть такая. А ты говоришь, вороватый…

— Да что ты накинулась на меня — я же ничего плохого… Ой! Не могу… Как ты говоришь: спокуха… Дункель? Слушай, мне нельзя так смеяться — дите возмущается!

— Он мечтатель — Юрасик, это знать за ним надо. Причем мечты у него одна почище другой, заносит его порой просто немыслимо… Другой с его хваткой, энергией давно бы миллионером сделался, а он… Не сложилось у него в Америке-то — я же вижу… То ли не прижился, то ли кишка тонка оказалась вписаться в ритм тамошних дельцов… не знаю. Только сама идея для него очень часто важнее ее осуществления — типичный «наш человек» — меня корил, что, мол, жизни боюсь, придумываю свой собственный мир и прячусь в нем от нее, а сам точно такой же! Только его придумки чуть-чуть другие, иначе к жизни привязанные.

— Я это уже поняла.

— Ну вот! А ты — кот! Да еще наглый и вороватый.

— Дурочка… Это ты на него рычишь, а я только Бога благодарю за то, что его нам послал. Когда он где-то тут, рядом — как-то спокойнее…

Так они потихоньку вплывали в июль. Все было более или менее спокойно, точно Юрасик, ракетой ворвавшийся в их затаенное существование, распугал всех демонов, что ополчились на них, и те спешно меняли тактику, готовясь к новой атаке.

После разговора с отцом Манюня преобразилась и вся светилась ласковым разгоравшимся светом — таким по-весеннему щедрым было ее цветение.

Веру с Ксенией все больше беспокоила Ветка. После кошмарного происшествия она окончательно замкнулась в себе и сторонилась общения и любых разговоров. Особенно выводили ее из себя расспросы о самочувствии — она от этого прямо-таки бесилась и в любую погоду выбегала из комнаты — в дождь ли, в жару, в день или в ночь…

И Вера с удвоенной яростью бралась за работу — она ныряла в роман, как в омут головой, и работа кипела — шла к концу… Ксения старалась следить, чтобы подруге во время ее «глубоких погружений» никто не мешал. И сама, как правило, в комнату к ней не входила.

И если Вера спешила соткать для них защитный покров, как героиня из сказки, то Ксения решала более прозаическую задачу: она должна была отыскать священника.

В ту страшную ночь, когда на них напал монстр в обличии Сережи, обе — и Вера, и Ксения — не сговариваясь, пришли к одному: Сережу можно спасти только изгнав беса, который его одолел. А для этого необходимо было выполнить два условия: первое — получить его собственное согласие на проведение особого обряда. И второе — согласие священника-экзорциста, которого нужно найти. Ведь не всякий священник пойдет на такое…

Согласием Сережи они в ту же ночь заручились. И отпустили его, лишь убедившись, что он тверд в этом решении. И с тех пор каждый день кто-нибудь навещал Сережу в его дачной тиши — чаще всего Вера. Тревога за этого человека, подвергавшегося смертельной опасности, была единственным из всех мыслимых оправданий, способных отвлечь ее от работы.