— Не пьян и не с бабой, а все равно не видел. Нечего мне сказать тебе.

— Ну, нечего, так нечего, — не стал возражать князь и велел кметям: — Выньте-ка ему глаза. Все равно он ими ничего не видит, зачем они ему.

Молодца повалили на пол, насели на руки и на грудь. Он орал и вертел головой, нож в руке дружинника несколько раз полоснул по лицу. Наконец лезвие вошло куда надо. Вопли сменились воем, затем жалобным скулежом.

Обмякшего парубка протащили по полу и скинули с крыльца в лопухи.

— Давай следующего, — велел князь. — Да принесите мне подстилку мягкую.

Так и пошло дело. Скоро в лопухах лежал не один мертвец, и по двору со стоном ползал на ощупь не один безглазый людин. Выли бабы, раздирая на себе волосы.

Мстислав размял ноги, сел на коня и поехал с дружиной к следующему двору. Весть о расправе разнеслась далеко, все ворота были глухо заперты. Кмети с коней прыгали через тын и, махнув раз-другой мечом для острастки домочадцев, отворяли въезд. Князь с мрачно горящими глазами вступал во двор. В дома людинов уже не заходил и с коня не слезал. Допрашивал быстро, говорил отрывисто, запоминал сказанные по доброй воле и вырванные битьем имена. Кто долго упирался, тех приказывал убить или ослепить — смотря по расположению. Когда обнаруживал знакомое по злой памяти лицо, люто усмехался и велел убивать с мучением. Тело оттаскивали в общую кучу на вечевой площади у Торга. То же было с теми, на кого указали прежде допрошенные. Некраса Кобыльего Хвоста, Ганьшу-древодела и прочих ходивших освобождать Всеслава князь не томил допросами. С холодным удовлетворением он смотрел, как они, крича от боли, расстаются с жизнью. Это была справедливая плата за полгода позорного изгнания, за то, что чернь посчитала Всеслава более достойным киевского стола, чем его отец.

С другого края Подола чудин Тукы действовал без затей. Кто не нравился ему, тех убивал, иной раз самолично. Прочих не особенно трогал. «Надо кого-то и на развод оставить», — сказал чудин своим отрокам, чтоб не увлекались. Кмети были не киевские, и им стало интересно пробовать острым металлом на прочность стольноградский люд.

Резня продолжалась мало не до полудня. Обе половины Мстиславовой дружины медленно подбирались одна к другой, оставляя позади страх, отупение и горе.

Выехав с очередного окропленного кровью двора, князь вдруг узрел впереди препятствие. Посреди улицы сидел на коне дружинник — брови под шапкой насуплены, за спиной меч. Чуть в стороне от него стоял седовласый поп в скуфейке, тоже не с лаской в глазах.

— Не довольно ли, князь? — хмуро произнес дружинник.

— Душило? — удивился Мстислав, придержав коня. — Откуда ты? Чего тебе надо?

— Не люблю, когда напрасно льют кровь, — сказал храбр. — Погневался, и будет, князь. От крови нынче Днепр станет красным.

— То мое дело, а не твое, — ответил князь с досадой. — Давно ли ты из поруба выбрался, Душило? Снова туда захотел?

— А это, князь, как раз мое дело. Не по правде творишь, Мстислав Изяславич. Не по Русской правде. Сперва следует на суде вину каждого рассмотреть, а потом уж наказание назначать. Ты же всех, как псов, режешь, без разбору. А может, и без вины.

— У всех у них единая вина, — злобно выкрикнул Мстислав. — Разбой против княжьей власти. За разбой с душегубством и режу как псов.

— Не на месте разбоя ты людей хватаешь, — упорствовал Душило, — потому сначала веди на княж двор и там суди.

— Да и то размыслить, — подал голос поп Тарасий, — нет у тебя в Киеве, Мстислав Изяславич, власти суда. Не ты здесь княжишь, а отец твой.

— Это кто такой? — неприятно изумившись, посмотрел на него князь.

— Поп Лихой Упырь, — не без гордости назвал Тарасия храбр.

Кмети Мстислава, напряженно слушавшие разговор, развеселились.

— Ну, коли Лихой, так еще и не то сказать может, — заухмылялись.

— Закройте глотки! — цыкнул на них князь.

— Могу, вестимо, — согласился с дружиной поп Тарасий. — Ты, Мстислав Изяславич, оттого нынче лютуешь, что свой позор забыть не в силах, когда новгородское ополчение бросил и от Всеслава бежал. Полоцкому князю того простить не можешь и тех, кто его на киевский стол сажал, в свои личные враги зачислил.

Мстислав долго не думал.

— А ну возьмите-ка его, — велел он отрокам, страшно потемнев лицом.

Несколько кметей спешились и, задорно хмыкая, направились к попу с веселым именем. Душило перебросил ногу через голову коня и тяжело спрыгнул наземь.

— Тарасия в обиду не дам, — покачал он головой, обращаясь к князю. Затем повернулся к попу и тихо, чтоб никто не слышал, молвил: — Умерил бы ты свою лихость, отче, да держал бы язык за зубами. Неровен час взбеленится князюшка. Я-то в порубе уже посидел, а тебе каково там будет?

— Не волнуйся, Душило, он уже взбеленился, — успокоил его Тарасий вполголоса. — Хуже не станет.

Отроки, вынув мечи, всё же мялись и оглядывались на князя. Вид могучего, как столетний дуб, и решительно настроенного храбра вселял в них неуверенность.

— Отзови своих молодцев назад, князь, — почти мирно попросил Душило и предупредил: — Покалечу ведь. А может, убью.

Он занес руку за спину, взялся за рукоять меча.

Мстислав молчал. Долго. Его конь беспокойно переступал с ноги на ногу и тряс головой — крепко натянутые удила рвали ему губы. Наконец князь решил.

— Чтоб тебе попасть к черту волосатому в нору, Душило, — мрачно выругался он, разворачивая коня.

Спешенные отроки, с облегчением попрятав мечи, вскочили в седла. Дружина вслед за князем повернула в обратную сторону, поехала мимо уже залитых кровью дворов. Душило и Тарасий настороженно смотрели, куда повернет Мстислав.

— Не убедил я его, — вздохнул храбр.

— И я тоже, — печалился поп.

— Если б я умел так ловко сплетать словеса, как ты, отче… — грустно сказал Душило.

— Если бы я не был иереем и мог взять в руки оружие… — задумался Тарасий.

— Веретеном трясти, само собой, легше, — подытожил храбр.

Тут он громко стукнул себя по лбу.

— У него ведь не один Подол на уме, а, Тарасий? После и в другие концы пойдет, если не утихомирится?

— Запах крови распаляет демонов, присосавшихся к человечьей душе, — по-ученому подтвердил поп. — С другой стороны, кто может знать, где остановится человек, где положит предел своим грехам? Один лишь Господь ведает.

— Не годится, — помотал головой Душило, — слишком далеко идти спрашивать. Давай так, отче. Я тут останусь, пригляжу за князем. А ты беги в Копырев конец, найди двор купца Захарьи Ростовчанина. Упреди их, ежели еще не знают… хотя это вряд ли. Весь Киев уже на ноздрях стоит… Да накажи, чтоб попрятались где ни то. Строго накажи, со внушением, как ты умеешь. Понятно тебе, Тарасий?