— Как не так, — со злобой ответил отец. — Скажем, что едем из Моровийска. Нет. Лучше из Любеча. По торговым делам.

— По каким же делам, если у нас нет товара?

— А это что? — Захарья показал на двух спящих в траве холопов. — В Чернигове цена раба небось выше, чем в Любече. Три холопа — уже товар.

— Отчего три? — удивился Несда.

— Ты — третий, — мрачно объяснил Захарья.

Несда кивнул. Он не хотел знать, в самом ли деле отец продаст его в холопы или просто притворится перед стражей у ворот. Жизнь явно куда-то поворачивала. В незнании, по какому руслу она потечет, меж каких берегов разольется, было ощущение некоего чуда. И в ожидании его хотелось благодарить Бога за все, что ни случится. Господь найдет ему какое-нибудь применение, хотя бы и холопье. Всякая тварь живет дыханьем Божьим.

Несда пошел собирать росу, чтоб умыться.

В месяц травень, во второй день, Изяслав Ярославич и польский князь Болеслав с пятью сотнями ляшских дружинников подошли к Золотым воротам Киева. Солнце блистало так, что на позлащенный купол Благовещенской надвратной церкви невозможно было поднять глаз. Болеслав, прежде не видавший стольного града Руси, счел это добрым знаком — Киев встречал его золотом. «Этот город должен мне много золота», — довольный собой и своей судьбой, размышлял польский князь.

Изяслав первым ступил под своды Великих ворот. Стража кланялась и приветствовала его. За воротами, вдоль широкой улицы до самой Святой Софии толпились горожане: бояре и прочая дружинная чадь на конях, попы и дьяконы с хоругвями, житьи люди, купцы, ремесленники, рабы, чернецы. Сперва орали славу и здравицу князю, после кланялись. Изяслав искал в их лицах вину, стыд и раскаяние, а находил лишь смущение. Но все равно поверил в их искренность. Его встречали с добрыми чаяниями. А как иначе — хуже того, что натворил Мстислав, быть уже не могло. Изяслав не одобрил действия сына, прослышав о резне, однако посчитал, что киевский люд наказан по заслугам. Впредь они не решатся поднять руку на своего князя. А чтобы и в головы им не могло прийти такое, надо будет, думал Изяслав, перегнать торг и вече с Подола ближе к Горе. Так спокойнее.

У Болеслава Казимировича были иные мысли. Из вражды всегда можно извлечь много золота. Нестроения и смуты на Руси — прибыль для польской казны, и совсем не лишняя. При князе Ярославе Русь возвеличилась, отстроилась и обогатела, породнилась с королевскими домами многих стран. Польша же после мятежей и войн развалилась на клочья, к чему тяжелую руку приложил и русский каган. Только при прежнем князе Казимире, прозванном Восстановителем, она начала отвоевывать свои земли у соседей. А ведь Болеслав Первый перед смертью успел возложить себе на голову королевский венец — но уже не смог передать его по наследству. Чтобы вернуть Польше корону и могущество, нужно много золота. Русь безобразно огромна и неприлично богата. Время от времени ей следует помогать беднеть, а лучше — нищать. Славянская держава должна быть только одна — Великая Польша. Русь, пошедшая вслед за греками в ересь, непокорная папскому престолу, пускай убирается к чертям. К счастью, под боком у нее греются степняки. Они не дадут ей спокойно жировать. Однако и христианнейшим князьям и королям не должно оставаться безучастными. Этот вопрос нужно будет поднять при встрече с римским папой. И, конечно, с германским императором Генрихом Четвертым. Если бы этот Генрих соизволил образумиться и перестал считать Польшу своим вассалом… О, из равноправного союза Священной империи и Великой Польши могли бы произрасти сладостные плоды! В тени такого союза раскидистое дерево Руси, вполне вероятно, немного бы усохло, лишилось бы нескольких толстых ветвей… В конце концов, Генрих состоит в дальнем родстве с Изяславом. И кажется, не прочь взять за себя дочку кого-нибудь из русских князей. Почему бы ему не проявить и более прямой интерес к Руси?

— Твой народ, князь, кажется, счастлив встречать тебя, — с улыбкой кивнул Болеслав. — С трудом верится, что эти же люди изгнали тебя.

— Мне тоже не хочется в это верить, — ерзнул в седле Изяслав.

Болеслав продолжал улыбаться и разглядывать киевский люд. Жена его отца тоже была родом отсюда — дочь князя Владимира Крестителя. Но она не сумела привить сыну добрых чувств к своим соплеменникам. Не признававшие власти римского понтифика, русы оставались для него высокомерными варварами. Великий князь киевский не должен ладить со своим народом. А также с младшими, подколенными князьями. Болеслав был намерен приложить все усилия, чтобы подданные Изяслава снова вызверились на него. Сделать это тем проще, что можно одним махом убить двух жирных зайцев. Киевское княжество следует ограбить, выжать из здешних людишек столько золота, сколько душа попросит. Изяслав, хотя и старше, не посмеет перечить, он — как пучок длинных перьев в навершии шлема, которые ветер гнет в любую сторону. И если русы не обозлятся в конце концов на своего князя, Болеслав был готов съесть на обед тот самый пучок перьев.

Пир во всех княжьих теремах, на Горе и против Софии, гудел три дня. Отзвуки его проникали даже в темную яму под срубом на заднем дворе, с одним щелястым окошком и глухо заколоченной дверцей.

— Пирует князь, — в десятый или двадцатый раз вздыхал Душило. — Тарасий… Слышь, Тарасий?.. Да ты где, отче?

— Здесь я, где мне еще быть, — смиренно, в молитвенном настрое отвечал иерей.

Когда поп Тарасий прибежал на Подол, прознал там, что храбра уволокли дружинники. Он бросился на Гору и не успокоился, пока не сыскал место его заточения. Затем вновь встревожился. Душило не отвечал, а злорадные кмети на княжьем дворе рассказали, что бросили его в поруб прямо так, с торчащими в тулове стрелами. Тарасий ненадолго ушел, потом вернулся с сумой через плечо и попросил заточить его в тот же поруб. Кмети охотно исполнили просьбу.

В суме оказались кремень и огниво, малая церковная лампадка, много ветоши и сосуд с целебной мазью. Тарасий ловко извлек наконечники стрел из плоти храбра, прижег раны накаленным в пламени железным огнивом, смазал и крепко перевязал. Рог на лбу трогать не стал — невелик ущерб голове. Душило пошел на поправку и стал укорять Тарасия в недогадливости:

— Если б ты принес в своей суме маленького бычка… Что толку, что ты меня вылечил? Мы же околеем тут с голоду.

Кормили их хуже некуда.

— Как думаешь, Тарасий, станет Изяслав ублажать ляхов?

— Чего ж не станет? Они его друзья, а их князь ему родич.

— Ну, значит, плохо дело.

Снаружи раздались голоса. Душило прислушался.

— Никак сюда идут?

Застучали топоры, отдирая заколоченную дверь поруба. Напоследок сильно хряснуло, грохнуло, и дверь отвалилась. В ослепившем обоих просвете обозначилась голова.

— Эй, Душило! Ты живой тут еще?

— Князь!!! — радостно взревел храбр.

Князь сморщился и поковырял в ухе.

— Гляди, Тарасий, сам Изяслав Ярославич пришел меня освобождать. Знать, не забыл!