Обрадованный и взволнованный этой внезапной мыслью, предчувствием близкой свободы, он легко встал на ноги и крадучись двинулся в сторону костра рабов. Напрягая ум, боясь ошибиться, он убеждал себя: «Пора пришла. Таргудаю сейчас будет не до меня, ему бы самому удержаться на своем месте… Да и обвинение его теперь ничего не стоит, когда сам он целый род генигесов на смерть оставил…»

Наутро кочевье тайчиутов двинулось дальше. Тэмуджин сидел на своем возу и внимательно осматривался по сторонам, думал: «Сейчас главное выбрать удобное место, поближе к большому лесу, где можно будет переждать время… а бежать нужно ночью, во время стоянки, чтобы можно было увести коня…»

Он долго обдумывал, как снять с шеи кангу, но без топора или пилы обойтись было нельзя, и он решил бежать с кангой: «Лишь бы вырваться на волю, а там недолго раздолбить крепление на острых камнях».

До вечера ничего годного для побега не придумалось. К утру Тэмуджин пришел к мысли, что легче бежать из куреня, чем с кочевья – сейчас кони у всех под седлом, кругом горят костры и стоят караулы. Скрепя сердце, он заставил себя отложить дело до того времени, когда они станут надолго.

Еще четыре дня продвигалось кочевье на восток. Горы остались позади и впереди снова простилались низины между пологими сопками и холмами.

В одном месте Онон резко повернул на север. Все длиннее и длиннее становился обратный путь к своим, и его предстояло ему одолеть в одиночку. Тэмуджин с нетерпением ждал, когда тайчиуты, наконец, хотя бы на несколько дней станут куренем, и с тоской считал остающиеся позади сопки и увалы.

После полудня впереди показалась небольшая речка, впадавшая в Онон с запада.

– Это Ага, – сказали знающие люди.

Тэмуджин оглядывал неширокое – втрое уже Онона – русло речки, извилисто и медленно протекающей по низине, и равнодушно думал: «Это сюда звали меня дядья прошлым летом… место открытое… где-то тут их разгромили меркиты…»

Недолго постояв на месте, кочевье двинулось вверх по Аге, перешло в неглубоком месте на другую сторону и двинулось дальше на север. Шли до заката солнца и подошли к другой речке, по ширине похожей на Агу, так же впадавшей в Онон с западной стороны. Пожилые люди, по давним кочевкам знавшие эти места, называли ее Хангил. Чуть выше устья перешли ее, а на том берегу заночевали у костров.

Наутро нойоны, посовещавшись, решили поставить здесь свои юрты. Таргудай собрал ближних нойонов у своего костра и тихо говорил им:

– Народ устал, озлобился, еще немного и перестанет нас слушаться. Надо дать им немного отдыха, накормить, напоить, а там он опять присмиреет, станет послушен, как стадо баранов… Угощайте воинов мясом и вином, не жалейте припасов…

И прежде, чем солнце поднялось на полтора локтя, на месте впадения Хангила в Онон раскинулся новый тайчиутский курень.

Немного погодя Таргудай, желая поднять дух у народа, объявил празднование середины луны.

– Пусть все несут арзы и хорзы! – говорил Таргудай нукерам, отправляя их готовить празднество. – Сегодня нам есть отчего повеселиться: заслонились от врага, вовремя пришла помощь, значит, боги смотрят за нами и мы должны отблагодарить их свежей кровью и мясом…

Поскакали всадники между юртами и громкими криками возвещали народу новое повеление нойона:

– На южной стороне куреня на берегу реки праздновать новолуние!

– Всем праздновать новолуние!..

– Доставайте свои припасы!

– Несите побольше арзы и хорзы!

После полудня у густо заросшего ивами и тальником берега Онона стали собираться люди. Они кругами расходились по широкому лугу, толпами кучились у больших котлов, разжигали огни. Отходя от страхов последних дней, они нарочито громко переговаривались, шутили наперебой, натужно посмеиваясь. Тут и там начинали резать овец и валухов, пригнанных от пасущихся неподалеку стад: нойоны расщедрились в честь праздника.

«Лучшего времени для побега нельзя придумать, – взволнованно подумал Тэмуджин, разжигая огонь под нойонским котлом и оглядываясь по сторонам. – Теперь нельзя откладывать, ночью все будут пьяны, а завтра будут болеть с похмелья…»

Гуляние, несмотря на старание Таргудая и на то, что нойоны щедро поделились с народом и архи и мясом, получилось невеселое – безрадостно праздновали наступающее полнолуние тайчиуты. С самого начала пира, когда ближе к вечеру все взрослые сородичи расселись вокруг котлов и Таргудай с другими нойонами подняли первые чаши, пьянство пошло безудержным потоком. И мужчины и женщины осушали полные чаши и снова наливали до краев, как будто все стремились утолить многодневную жажду, а рядом не было воды. Архи после появления молока у коров и кобылиц было в каждом айле и на этот раз никто не жалел припасов. Беспорядочный гомон голосов, перекрываемый тут и там нетрезвыми криками, гулом расходился по берегу. Лица у людей были все больше злые – наложилось отчаяние последних дней, обида на нойонов.

В короткое время в разных местах разгорелись и притухли несколько драк между харачу и нукерами. Унэгэн собрал нескольких ближних нукеров и те, вооружившись тяжелыми кнутами, кучками сидели около нойонов. Они дружно вскакивали, когда где-нибудь вблизи вспыхивала свара, пускали в ход кнуты и успокаивали пьяных. Сам Унэгэн зорко осматривал толпу, приглядываясь к самым беспокойным, подходил к ближним людям из воинов, переговаривал с ними, увещевал.

Тэмуджин время от времени ходил в молочную юрту Таргудая, брал из сваленной кучи бурдюки с хорзой, говоря сидевшим за перегонкой архи женщинам, что его послал сам Таргудай, и носил к пирующим. Пока ходил, он приметил на южной стороне куреня серую юрту Сорхона, а самого его нашел среди пирующих – в кругу табунщиков. «Он мне не понадобится, – решил Тэмуджин сразу. – Подходить к нему опасно, а сейчас главное, чтобы никто не заподозрил меня…»

После заката солнца, поднося к одному кругу нукеров увесистый бурдюк с хорзой, он вдруг заметил на себе пристальный взгляд Унэгэна. Прищурившись, тот задумчиво оглядывал его, когда он подавал бурдюк одному из нукеров. Тэмуджин беспечно улыбнулся на пьяную улыбку нукера, принимавшего у него бурдюк, медлительно отошел в сторону. Уйдя в тальники, будто за хворостом, из-за зарослей он видел, как Унэгэн подозвал к себе Сулэ и что-то тихо говорил ему. Тот, склонив перед ним голову, часто кивал.

«Догадался!.. – испуганно подумал Тэмуджин. Быстро пронеслись в голове досадливые мысли: – Перестарался я… а он, может быть, не первый раз заметил, как я таскаю хорзу и раздаю нукерам… Как бы Таргудаю не сказал… если свяжут или приставят стражу, не уйти мне отсюда!..»

Но Унэгэн остался сидеть на месте, а Сулэ, отойдя от него, встал, озираясь по сторонам. Было видно, он высматривал в толпе его. Немного успокоившись, Тэмуджин стал ломать в зарослях сухие сучья. «Бежать, как только стемнеет! – стучали в голове мысли. – Унэгэн уже что-то заметил, завтра он расскажет Таргудаю… и тогда все!»