«Нукеры сейчас где-то ищут меня, – вспомнил он и мысленно поблагодарил богов за то, что укрыли его здесь. – Сейчас бежал бы от них пеший или уже был пойман – следы не везде можно скрыть…»

Теперь, когда он уже перешел черту своего побега, ему стало отчетливо ясно, что бежал он необдуманно и глупо. «Лучше всего можно было уйти в обычную ночь из юрты рабов, – перебирал он в мыслях. – Можно было заранее попросить Сорхона поймать какого-нибудь неприметного коня… или дождаться встречи с Кокэчу, ведь помог он Хоахчин бежать в позапрошлом году…»

Много чего можно было придумать не спеша, заранее, но он горел лишь одним своим желанием и потому не подготовился к побегу. А как сделал первый шаг, так сразу все пошло против него, оказалось даже, что некуда девать следы – об этом он и не подумал раньше. Он думал, что все покроет ночь, а о том, что потом наступит день, не было ни одной мысли, и за это теперь ругал себя Тэмуджин зло и жестоко. «Никогда ничего не нужно начинать, не обдумав дело до конца… – твердо решал он для себя. – Отныне это должен быть мой первый закон».

Глубокой ночью пришел к арбе старший сын Сорхона, принес молока и кусок вареной баранины. Мясо он через силу просунул к нему по стенке арбы, а молоко Тэмуджин выпил через стержень камыша, просунутый через щель.

– Искали до самой темноты, – тихо говорил ему сын Сорхона, пока он сосал молоко. – Нашли следы, идущие в реку, смотрели на другом берегу и не нашли. Ездили по обоим берегам вверх до Аги и там искали следы. Таргудай, говорят, зол так, что не разговаривает, а только кричит на всех вокруг. Тебя обещает казнить, как только поймает… Завтра все будут осматривать ближние леса. Нашему отцу тоже велели ехать на поиски.

День прошел в тоскливом изнурительном ожидании. Время будто останавливалось и подолгу стояло на месте. Тэмуджин неотрывно смотрел на круглую тень от колеса, считал травинки вокруг него и упорно ждал, когда подойдет сын Сорхона, хотя знал, что до поздней ночи его не будет.

Тело его без движения онемело и уже зудилось в костях; временами нестерпимо хотелось встать и отбросить ворохи шерсти над собой – дальше пусть будет так, как укажет небо. После полудня понемногу начал мучить и голод…

Наконец, пройдя словно вечность, солнце село где-то за куренем, потом медленно протянулись сумерки и так же тихо стемнело. С трудом дождавшись, когда в щели под ним стало совсем черно, Тэмуджин помочился в нее, выпуская из себя все, что с трудом сдерживал весь длинный день. Опорожнившись, он почувствовал немного облегчения и стал терпеливо ждать Сорхона, крепко держа надежду, что этой ночью можно будет бежать.

Курень давно притих в сонном безмолвии, время перешло за полночь, а того все не было. Лишь перед утром пришел сын Сорхона – так же с молоком в туеске и бараньим ребром – и сказал, что бежать сейчас нельзя: вокруг куреня расставлены дозоры и Таргудай теперь подозревает, что он все еще находится в курене и что кто-то его прячет.

Он напоил его молоком, просунул сверху мясо и ушел, а Тэмуджин теперь чувствовал, как у него в груди тоскливо сжимается сердце: раз Таргудай заподозрил это, значит, с утра пойдут искать его по юртам. Это было уже слишком опасно: первыми на подозрении теперь должны быть дядья-кияты, а потом и Сорхон – потому что он единственный из подданных отца Есугея в этом курене. Арба стоит рядом с его юртой и нукеры Таргудая скорее осмотрят ее, чем пройдут мимо.

«Надо, чтобы не осматривали арбу, – подумал Тэмуджин и невольно ухватился за эту мысль: – Надо, чтобы нукеры поленились рыться в шерсти, не захотели… чтобы арба не подпускала их… Духи-предки мои, помогите мне, – уже молился-колдовал он, посылал горячие мысли во все стороны, – взгляните с неба на землю, сделайте так, чтобы нукеры Таргудая… два или три человека, и сколько их будет… не захотели рыться в этой арбе. Как войдут они в айл, пусть покроют им головы бледный туман и черный дым… Пусть они отходят от арбы, обходят ее, боятся ее, как боятся змеиного гнезда… все, что есть вокруг, пусть отвлечет, отведет, помешает подойти к арбе… Бурхан-Халдун, издали посмотри на меня и пусть исчезнет между нами расстояние, пусть будет так, как будто ты стоишь за рекой и смотришь за мной… прогони врагов моих прочь от меня… – и, осмелев, войдя в раж, Тэмуджин обратился прямо к небесной старухе Эхэ Саган, прабабушке западных и восточных небожителей, и хагану Чингису, что снились ему этой зимой: – Спасите меня от рук Таргудая, не оставьте меня, ведь я должен исполнить ваше повеление…»

Только перед утром Тэмуджин забылся в тревожном сне. Снилось ему, будто какие-то огромные тени бродят вокруг, ищут его, как слепые разводят руками и не находят.

Проснулся он от голосов перед юртой Сорхона. Несколько человек наперебой говорили о чем-то, будто спорили, потом голоса стихли – они зашли в юрту.

Тэмуджин сжался всем телом, быстро вбирая ум в свою волю и, будто озлобясь на кого-то, стал с силой направлять свои мысли в сторону юрты Сорхона, где сейчас были нукеры Таргудая: «Вы не подойдете к арбе… вы не найдете меня здесь… уходите прочь… прочь!..»

Скоро те вышли, обошли юрту и голоса их раздались яснее.

– Это твоя арба? – голос был будто знакомый, одного их ближних нукеров Таргудая.

– Откуда у меня возьмется столько шерсти, – напряженно усмехнулся Сорхон. – Это арба Таргудая.

– Почему она стоит здесь?

– Наши женщины будут бить войлок…

– А ты не развязывал веревки?..

– Зачем?

– Может быть, ты в ней кого-то прячешь?

– Вы что, смеетесь? В такую жару под этой шерстью человека только испечь можно… Кто же тут усидит?..

– А может быть, посмотрим?

– Смотрите, только если раздерете такую хорошую шерсть, перед Таргудаем сами будете отвечать… Взамен ему свою шерсть отдадите.

«Прочь!.. – отчаянно шептал про себя Тэмуджин, изо всех сил посылая к ним тугие, твердые комки своих мыслей. – Уходите прочь… никого вы здесь не найдете… никого здесь нет!»

Долго длилось молчание.

– Ладно, – протянул нукер, – в такую жару и в самом деле никто не усидит в овечьей шерсти… Блохи съедят… Поехали.

Ночью Сорхон с сыном вырыли его из арбы. Луна скрывалась за тучами. Убрав прутья, они втроем торопливо забросали шерсть обратно, перевязали веревки.

– Иди к реке, – сказал ему Сорхон, – мы подойдем позже.

У тальников Тэмуджин дождался их. Сорхон нес в руках ловушку для рыбы из ивовых прутьев. «Для отвода глаз, – понял Тэмуджин. – И меня одного отправил вперед из опаски, что кто-нибудь увидит…»

Сорхон оставил сына с ловушкой на берегу, а его повел в сторону. Прошли с полусотню шагов и зашли в заросли. Под развесистой ивой стояла лошадь.

– Кобыла, – сказал Сорхон, – другой подходящей лошади не нашлось, но и эта неплохая, можно ехать.

Тэмуджин обрадованно подошел к ней, взял под уздцы. Лошадь поначалу норовисто отдернула голову, потом, привыкая к нему, застыла на месте.