Со временем благие намерения превращаются в смутные ожидания – ощущение не из приятных. Так бывает, когда исполняешь плохую песню.

И вот я стою перед микрофоном, из-за дырявой памяти то и дело забываю слова, хотя мой работодатель проявил неслыханную заботу и, чтобы я не переживал, спас меня, поставив пюпитр с текстами. Спасибо огромное, чего тут переживать. Взять до требует немыслимых усилий, да и мои ребята – кто с копной седых волос, кто с залысинами, с изувеченными артрозом пальцами – с трудом цепляются за струны гитары, как цепляются за скалу терпящие бедствие альпинисты, да лупят по тарелкам и по клавишам расстроенного, раздолбанного «Роланда». Смертельно опасное восхождение. Разве их можно ругать? Ни в коем случае. Мы все состарились. Просто состарились. На моих глазах, словно в прямом эфире. Не стоило идти на поводу у миллиардера, лучше было и дальше сидеть себе тихо в Бразилии. Тараканы все одинаковые, молодых от старых не отличишь. А это большое утешение, между прочим. За свалившееся на меня богатство приходится расплачиваться самым большим несчастьем – столкновением с действительностью. Ну да ладно. Я пережил стычки, перестрелки, разводы, убийство, бессонницу, пощечины, я даже стоял на коленях. Переживу и упадок, который надвигается на меня, как военный парад. А пока что нужно только забежать в служебное помещение и принять то, что мне помогает.

Тогда я еще немного протяну.

Как все нищеброды, которых неожиданно выбросило туда, где текут потоки денег, Фабио и его семейство живут в мире строгих правил, доведенных до блеска, до крайности, удушающих, хотя мои новые друзья этого не осознают.

Рано или поздно их хватит инфаркт, когда они обнаружат, что, накрывая на стол, положили вилку для рыбы не туда, куда надо.

Точно вам говорю.

Все деньги на свете придуманы для того, чтобы люди сами загоняли себя в клетку.

Дети Фабио наряжены под цвет обоев. Они питаются икрой с примесью тоски или тортеллини ручной лепки с запахом до срока ушедшей юности. Потому что безответственные взрослые объяснили: деньги с детства накладывают на вас большие обязанности. Для ребят это чересчур тяжкий груз. Ответственность сначала ослабляет, а потом убивает молодость. Их нельзя совместить.

Вот что сближает богатую и нищую молодежь, хотя ни те ни другие об этом не догадываются: они взваливают на себя неподходящий груз, в неподходящее время, до срока осознают собственную ответственность.

Больше всего на этих ребят похожи головы косуль, которыми украшены стены теплых альпийских приютов в Трентино-Альто-Адидже.

Я раньше тоже катался на лыжах. Я тоже много чего натворил.

Один из сыновей – тот, которому шестнадцать лет, – во время нашего хита заснул прямо за столом, как старый диабетик. Это не нарколепсия. В душе он старик. Но от старости он получил только полный набор недостатков.

Жена Фабио, прекрасная, как мечта Феллини, жестикулирует сдержанно, словно знаменитый дирижер оркестра, по национальности еврей. Она хозяйка в доме, где все принято строго контролировать. Но в этом доме приходится контролировать столько всего, что в ней постепенно и неумолимо зреет целая гроздь нервных кризисов, – они приближаются стройными рядами, как высадившиеся в Нормандии союзники.

Пытаясь все держать под контролем, она будит сына – тот просыпается с трагической, натянутой улыбкой. Мать глядит на него с суровым упреком, как самурай.

Мы, музыканты, смотрим на нее издалека: она похожа не на живого человека, а на оболочку, футляр со светлыми волосами. Мы думаем, что изумительные линии ее тела можно увидеть без одежды лишь в пышной кровати с балдахином. Эта женщина прекрасна, но ее красота далека. Из-за этого о ней даже думать не хочется.

Зато в позе сидящего во главе стола Фабио ощущается вонючая отрыжка фашистского двадцатилетия. Выпятив грудь и раздувшись от гордости, он наслаждается зрелищем, полученным в обмен на миллиардный чек. Полное музыкальное невежество не позволяет ему понять, что он спустил деньги в унитаз.

Ладно, нам только лучше. Но доверять ему нельзя. Ни за что. Я всегда говорил: нувориши куда опаснее нацистов.

Фабио не шевелится. Запаянный в целлофан высокомерия и самоуверенности. Рука замерла рядом с пуговицами двубортного пиджака. Каждое мгновение его жизни должно подтверждать то, что всем и так известно: он – отважный капитан, ведущий по морю корабль бизнеса.

Ему хочется, чтобы об этом не забывали, потому что он шел к этому всю жизнь.

Тратил силы, время, деньги, бесконечно налаживал нужные знакомства – как вспомнишь, так становится тошно, словами не описать.

При этом ему хочется, чтобы никто не догадался, что у него на душе. Совсем никто. Даже жена. Даже дети.

Зато я скоро это узнаю. Оказавшись перед ним ночью, которую он с трудом переживет, в одну из ночей, когда все переулки кажутся грязными тупиками, когда все предвещает смерть, – в ту ночь я увижу, как появляются призраки-мучители. В такие жуткие ночи ни за что не хочется возвращаться домой, даже если настал конец света. Потому что тебя терзает самый кошмарный страх: страх того, что твой дом больше не твой. Уверяю вас, это не шутка, если вы понимаете, о чем я.

Короче, за ним неотступно следует призрак отца. Мужественного и миролюбивого человека. Угрюмого, лишенного амбиций, не знавшего смешных анекдотов, но зато каким-то образом, без малейших усилий, вызывавшего привязанность, дружеские, теплые чувства, уважение. С обезоруживающей безыскусностью. Тень отца нависает над биографией Фабио. Для него он всегда был и будет непреодолимой помехой. Все, что делает Фабио – поверьте, порой он совершает отчаянные поступки, – он делает, чтобы избавиться от тени отца. Но борьба заранее проиграна. Врага не существует, бороться не с кем. Отец давно мирно скончался.

Трудности в самом Фабио, он впитал их, они просочились внутрь. Он борется с воспоминаниями, которые хранит он один. Похожими на наросты, которые не только торчат над кожей, а уходят вглубь.

А еще его мама. Второй призрак – прозрачный, словно муранское стекло. Не дающий Фабио покоя: молчание призрака похоже на приговор.

Вообще-то дело в другом, и Фабио это известно. У отца был дар, который сначала вышел из моды, а затем был и вовсе утрачен. Дар вести скромную жизнь.

Наш Фабио – и это убивает его изо дня в день – не умеет жить скромно. А хуже всего другое: обладай он этим даром, он бы его в себе не открыл.

Поэтому его терзает тоска размером с кита. Которая его убивает. Плохо родиться не в свое время. Живешь как в ночном клубе, а мечтаешь ходить во фраке и курить сигары в комнатах с буазери после легкого, изысканного ужина. Подобные мысли надо сразу же гнать, если не хочешь прийти к роковому финалу.

В общем, здесь, в этой семейке, все твердо уверены, что подавлять природную живость – единственный подобающий миллиардерам стиль жизни. Они подражают королеве Елизавете, не подозревая, что та разгуливает по дому в тапочках и громко выкрикивает каждое утро, что ей нужно в туалет.