– А потом? – коварно интересуюсь я, потому что кое-что понимаю в жизни и, даже в отсутствие информации, могу вообразить, что потом возникла куча проблем.

Неописуемый сглатывает с удрученным видом. Голос дрожит от волнения. Сейчас он заплачет. Вспоминая Беттино. Так и не пролив слезы, растроганный, он все же находит слова, стоя на лестничной клетке, потому что я еще не решил, впускать его или нет. Природная недоверчивость.

Так или иначе, пока что ему положено меня соблазнять, он дает мне ответы, которых я от него ожидаю. Потом будет иначе.

Но лучше не перескакивать через ступеньки. Он говорит:

– Потом цена обещаний слишком выросла. А мы можем позволить себе все что угодно, но в рамках бюджета. Беттино вышел за них. Поэтому его сослали в Тунис, в Хаммамет.

– Я не врубился, – честно признаюсь я.

– Потом я все хорошенько тебе объясню, – говорит он, а я напрягаюсь: из его слов ясно, что у него на меня большие планы. Мой единственный план – пережить удушающую жару до одиннадцати, потом лечь спать и проснуться в двухтысячном году. Для того, кто, как я, многое повидал на своем веку, это достойная цель. Другого не надо. Засунуть ненадолго нос в третье тысячелетие – и поминай как звали. Неглубоко нырну в будущее, потом сложу чемодан, выдавлю из себя «Спокойной ночи!» и попрощаюсь со всеми и с жизнью тоже. Но у этого человека в двубортном пиджаке другие планы. В которые он намерен меня втянуть. У него голова аниматора. Он принимает людей за туристов, которые ему платят. Его уверенность подсказывает, что он собирается подарить мне третью жизнь – долгую и насыщенную. Все прозрачно, как лимонад: этот тип решил превратить мою старость в нечто пока что не очень внятное. В этом я совершенно уверен, иначе зачем ему тратить на меня время в последний день тысячелетия?

А пока что здесь, в Бразилии, у меня возникает пара вопросов:

Кто это такой, черт возьми?

И как, черт возьми, он меня нашел?

Но он набрасывается на меня первым с любопытством ребенка:

– Ты правда не знаешь о том, что произошло в Италии?

– А что там произошло?

– Все переменилось. – Гордая ухмылка не сулит ничего хорошего.

Я говорю неискренним, таинственным голосом:

– Долг артиста – забыть о суете и сосредоточиться на главном.

Потом, чтобы смягчить непроизвольную торжественность тона, я возвращаюсь к обычной манере и ставлю точку:

– Мне на вас всех насрать.

Пропустив мимо ушей грубость, он говорит:

– Это правильно. Но главное вырастает из суеты. Из того, как ты воспринимаешь события. Я, знаешь ли, тоже парень не промах.

Строит из себя важную шишку. Это ясно. Но что-то в нем должно быть. И тут он сообщает подробность, о которой его никто не спрашивал:

– У твоего дома широкая крыша. Вертолет сел без труда.

Не выдержал. Через три минуты спалился. Сразу дал мне понять, кто он такой. Богатенький буратино.

– Ты прилетел на вертолете? – спрашиваю я безо всякого любопытства.

– Как обычно, – отвечает он совершенно спокойно.

– А как ты заработал денег? – перехожу я к самому интересному.

– Снижая и диверсифицируя риски. Вкладываясь в разные бизнесы. Доходы компенсируют расходы.

– Значит, ты предприниматель?

– Этого недостаточно, по крайней мене в Италии. Пришлось стать депутатом парламента.

– А ты говоришь, что в Италии все изменилось! – подкалываю я его.

– Абсолютно все. Например, в Италии больше нет коммунистов.

– Их там и раньше не было, – заявляю я дерзко и торжественно, а потом говорю: – В общем, по сути ничего не изменилось. Сплетничают теперь о другом, но в глубине, в сердцах людей, дорогой мой депутат и предприниматель, Италия остается страной, где боятся поменять даже плитку в туалете. Поверь мне: я бывал в миллионах итальянских туалетов, чтобы воспользоваться биде после того, как меня принимали на ложе любви. Там у вас вообще ничего не меняется.

– Вот увидишь, увидишь, – обещает он.

Но я решаю быть кратким и неприступным:

– Ничего я не увижу, мой элегантный красавец. Мне пора возвращаться к своим делам. Всего доброго.

Я уже собираюсь захлопнуть дверь, как он останавливает меня:

– Что у тебя за дела?

– Снижать и диверсифицировать риски общения с тараканами.

Он смеется. Потому что знает: сейчас положено смеяться. Потом становится серьезным, как опасный человек, и говорит:

– Я прилетел из Рима в Бразилию, чтобы выпить кофе с тобой. Угостишь кофейком?

Обычно, чтобы дверь не захлопнули, в нее просовывают ногу. Он же работает языком.

Я вздыхаю. Ничего не поделаешь. Впускаю его. Он оглядывается, ничего не говоря о царящей в квартире печальной разрухе. Усаживается на краешек стула, кладет руки на колени: его переполняют прожекты и воинственные планы, в которых роль воина предстоит сыграть мне. Этот человек верит в будущее, поэтому он способен за одно мгновение превратиться из велеречивого в опасного типа. Но я уверенно держусь курса, как нефтяной танкер.

– Как ты меня нашел? – спрашиваю я.

– У меня свои источники информации.

Или Дженни Афродите, или Альберто Ратто. Больше никто. Только эти двое знают, где я нахожусь. Ладно, проехали. Не хочу увязнуть в очередной игре-угадайке. Хотя ему играть нравится.

Он широко улыбается и говорит:

– Тони, с годами ты полысел.

Я завожусь:

– Господин депутат, если вы пришли подвести итоги, вы ошиблись адресом.

– Я не люблю подводить итоги, – говорит он и демонически хохочет.

– Я тоже.

– Отлично, тогда вношу поправку: какие у тебя до сих пор красивые и густые волосы, Тони, – говорит он, не прекращая громко хохотать.

– Молодец, – говорю я и понимаю, что мне становится скучно.

Пора закругляться.

– Чего тебе от меня надо?

Он мгновенно перестает смеяться, словно у него в теле спрятан невидимый пульт. Это мое подозрение со временем перерастет в уверенность.

Он поправляет узел галстука и снимает пиджак, который, усевшись, он даже не расстегнул. Ничуть не вспотевший – удивительная тайна, – он принимает вид человека, торгующего кастрюлями или бижутерией. И начинает так, словно декламирует выученное в школе стихотворение Пасколи:

– Я заплачу тебе, сколько попросишь, если ты споешь сегодня на моей вечеринке в честь завершения тысячелетия. Мы сядем в мой частный самолет и полетим на Корсику. Завтра я доставлю тебя обратно. И помни: когда я говорю «сколько попросишь», я имею в виду «сколько попросишь».