сегодня ночечка выпала! — и его глаза блеснули за кругляшами покрытых мелкими трещинками очков.

— Нет, я бы не сове…

Фока не успел договорить, Залман вылил в рот всё — до последней капли. Отбросил склянку, и та упала на ковровую дорожку. Зверолов едва успел прочитать на этикетке — «Laudatum opium», как баночка рванула, разлетевшись на осколки, и один из них больно угодил между костяшками пальцев охотника. Тот аккуратно избавился от острой цепкой грани, слизнув кровь.

— Ты — янычар? — спросил Залман. — В том бою мы были с нашим командиром, господином Корфом… наша бригада выстояла натиск турок! И я… оперировал его! Чёрт возьми, я вырезал ему челюсть! А ты!

— Нет! — Фока произнёс излишне резко, прикидывая, сможет ли добраться до ружья. Аптекарь же вновь крепко сжал рукоять револьвера.

Сделав кувырок, охотник схватил ружьё, и то сразу же заискрилось в его руках то ярким, то глубоким тёмным фиолетовым огнём. Тут же раздался сухой выстрел, и снег взметнулся между его ног. Фока бросился в сторону, укрывшись за камнем.

— Тебе не уйти, янычар!

Залман поднялся и осматривал округу мутными глазами.

«Что же делать?» — аптекарь с затуманенной головой шёл прямо на него, и выбор был вновь такой же, как и с Кродо — выстрелить, и спасти тем свою жизнь, но окончательно утерять единственный шанс выполнить долг, или…

— Ты где же спрятался, басурманин? Я иду искать! — раздался новый выстрел, сбив со свистом острый уголок камня, за которым прятался Фока Зверолов. — Я иду!

Глава 19

Зеркала жаждут мести

Вот сейчас он сделает неверный шаг, и нога не почувствует под собой тверди! Но отступать некуда, и остаётся только лететь в пропасть, чувствуя, как воздушные потоки обжигают щёки и лоб. Ещё мгновение — он рухнет на дно, и останется лежать там навсегда среди натёков янтарного цвета и похожих на сосульки пещерных сталагмитов.

Но вместо этого перед ним открылся новый тёмный коридор, ведущий в очередное просторное помещение. Света здесь не было, лишь горели лица-огни зрителей на высоких сводах, и Антон Силуанович, будто слепой, попытался прощупать ладонями впереди густую темень, и только затем сделал очередной нерешительный шаг в звенящую молчанием неизвестность.

Раздался щелчок, и косые лучи высветили пространство. Было тепло и душно, и вальсирующие пылинки медленно кружились, оседали, создавая ощущение лёгкой туманной дымки. Присмотревшись, в этом бело-сером мелькании Антон Силуанович вдруг различил… себя!

«Что за новые трюки выдают эти… нелюди? — подумал он. — Может, хотят, чтобы я спорил, а то и сражался с самим собой, пока не сойду с ума?»

И он угрожающе выставил кулак. Двойник повторил действие. Провёл по волосам, тронул нос, оскалился — опять всё совпало.

«Похоже, это зеркало! — понял молодой барин. — Только какое-то странное! Слишком уж… настоящее! Всё так выпукло, осязаемо, будто и правда это я стою напротив!»

Антон Силуанович аккуратно, чтобы не задеть, обошёл зеркало — не так легко оказалось различить его границы. Вновь посмотрел на пол, словно боясь провалиться, или ожидая иного подвоха. А когда поднял глаза, отшатнулся в ужасе — на него смотрело обугленное, с потрескавшейся и лоснящейся бугристой кожей лицо. Борода и усы торчали подгорелыми клочками. Незнакомец таращился по сторонам, похоже, и сам не понимая, где находится:

— Что с вами? — Антон Силуанович протянул ладонь, чтобы дотронуться, но вместо шершавой палёной щеки ощутил холодок и гладкость. Провёл пальцем — раздался скрип, появился и тут же исчез длинный прозрачный след.

— Где все? Что с моей семьёй? Мы не уехали? Никто не видел мою…

Обожжённый человек не сразу различил молодого барина, и тоже порядком испугался. Младший Солнцев-Засекин всё же признал Дубровина — известного в городе купца-старовера:

— Всё пропало, всё! — возопил Авиналий Нилович. — Горе мне, охайнику и маловеру! Только теперь понимаю, с кем же я столкнулся, и кто предупреждал меня об опасности у моего порога! Да это же был… сам, сам! — и он раздул толстые рваные щёки, опустил палёные ресницы. — Послушай!

Похоже, тот не узнал молодого барина, да они и были едва знакомы. Но Дубровин спешил рассказать самое важное:

— Мой дом сгорел, но там должно было уцелеть послание самого Аввакума! Я по корысти, глупости и жадности своей не распорядился им правильно! Да и прочесть не смог, разобрать тайные знаки. И, только попав сюда, со дна пропасти и падения своего чудом сумел узреть истину! Ты слушай! Аввакум сообщает там, как простым смертным можно одолеть этого чёрного посланника! Умоляю, разыщи, найди! В моём доме! В моём сгоревшем доме! Я положил это послание в…

Купец не успел договорить — зеркало треснуло, и осыпалось блестящей изумрудной пыльцой.

«Что бы это значило? — подумал младший Солнцев-Засекин. — Почему он весь обожжён? Если я правильно понимаю эту жестокую Игру, то она даёт возможность говорить из мира мёртвых… Такое ощущение, что этот человек прорвался случайно, и ему попросту не дали сказать самое последнее и важное!»

— Ох уж мне это наследство Аввакума! — раздался хотя и опечаленный, но и с привычными надменно-издевательскими нотками голос Гвилума. Откуда тот говорил, вновь было не понять. — А ведь великий герцог имел благосклонность в своё время спуститься в темницу к этому неуёмному противленцу Аввакуму, сойти в заточение его, и давал руку, чтобы всё переменить, исправить. Но рука герцога осталась не просто пуста, Аввакум посмел плюнуть в неё! В руку, что тянулась к нему с добром и помощью! Впрочем, не о нём речь! Пусть теперь пребывает в тех чертогах, которые жаждал обрести всю жизнь.

Антон Силуанович читал книги по истории церковного раскола и хотя немного, но знал о протопопе Аввакуме, которого сожгли на костре за убеждения. Точнее, за то, что тот почитался в народе за безгрешного мученика и, нет-нет, а находил возможность даже из темницы передавать на волю свои записки-послания. Неужели мёртвый купец говорил сейчас об одной из них, и видимо, самой значимой, но до сей поры никому неизвестной?

«Есть завещание Аввакума, как победить сего тёмного посланника, и оно — в моём сгоревшем доме!» — вновь прозвучал голос, словно Авиналий Нилович из последних сил сумел прорваться к сознанию и донести эту фразу, прежде чем окончательно провалился, растаял в пучине мира, находящегося по другую сторону зеркал.

Не