успел молодой барин осмотреться, как раздался новый — высокий, красивый, и до боли знакомый голос:

— Друг Антоний, ты ли это?

Так обратиться мог только он!

Он, главный зачинатель и вдохновитель их кружка вольнодумцев, красавец и романтик Саша Вигель! Рыжая девушка упоминала там, на городском вокзале, о нём. Даже показала их общее фото. Но, видимо, ошиблась, или не могла знать, когда говорила, что он жив.

— Ты? Ты! И тоже — из мира мёртвых?

— Друг Антоний, я умер сегодня ночью, вернее, с четверть часа назад, — и Саша Вигель предстал перед ним в отражении нового высокого зеркала. Блеснула золотая цепочка часов, синий ноготь надавил на кнопку, и откинулась крышка. Вигель посмотрел на циферблат, словно хотел удостовериться в точности, как давно его не стало. Пылинки по-прежнему кружили в свете косых лучей. — Да, я всё, отмучался… не успел ничего толком понять, осмотреться, как визири в тёмных колпаках сообщили мне, что, если поспешу, то успею сюда, увидеться и даже поговорить с тобой!

Саша Вигель в отражении был в изящном, подчёркивающем талию сюртуке — точно таком, как он всегда носил в Петербурге. Узкую длинную шею завершал галстук в крапинку с бусинкой-застёжкой. Щёлкнув крышкой и убрав часы, он протянул руку, чтобы пожать, и на истерзанном запястье висело тяжёлое железное кольцо, от которого тянулся и звенел обрывок цепи:

— Как видишь, не суждено нам с тобой отметить долгожданную встречу дружеским рукопожатием! Нет меня больше, сгинул на каторге. Пока ты почитывал книги и учил сельских ребят грамоте, я содрал руки, спину и душу на далёкой каменоломне, где царят холод и ветра!

— Саша, ты не можешь меня винить за то, что и как случилось со всеми нами… тогда! Я уцелел только по стечению обстоятельств. Рессора у…

— Да я понимаю, всё понимаю, — он помолчал, подняв глаза к свету, и стал на миг полупрозрачен. — Но удача улыбнулась почему-то лишь тебе одному!

— Лишь тебе одному! Лишь тебе! Одному! — раздался эхом сонм голосов. И, хотя звучали они одновременно и не в лад, но все вместе показались до боли знакомыми!

Мгновение — лучи высветили длинный ряд стоящих полукругом овальных зеркал. Из каждого внимательно, и, как показалось молодому барину, с усмешкой смотрели на него все сотоварищи из кружка вольнодумцев:

— Нас всех нет! — раздалось вновь. — Нас нет на свете! А ты — живёшь! — звучало то ли как осуждение, а то ли как приговор.

Саша Вигель скрестил руки на груди и захохотал, плечи вздрагивали. Это был он — но только внешне! Тот друг, которого знал и любил Антон Силуанович, даже в самые тёмные минуты оставался добродушным и светлым.

— Вас — нет! Вы все до единого — обман! — выкрикнул Антон Силуанович, попятившись и чуть согнув колени. Глаза блуждали по зеркалам, и все они смешались в мерцающую холодными бликами полусферу. — Тот, кто стоит на балконе, слышишь ли меня⁈ Они — не настоящие, я не верю! И как можно было сметь называть такое изуверство… Игрой?

— Ничуть! В Игре больше правды, чем в жизни! — оставив смех, Вигель тронул напомаженные, расчёсанные на пробор волосы. Другие молча и всё также оценивающе взирали с зеркал:

— Нравится тебе, или нет, друг Антоний, но следующее твоё испытание в Игре будет как раз!.. От нас! — спокойно сказал он. — Получив возможность быть здесь, мы хотим прояснить для себя, пожалуй, самое важное. По достоинству ли Судьба позволила тебе жить, а нам, таким же молодым, как и ты, — нет! Истинный ли ты был нам всем товарищ?

— Почему ты так говоришь!

— Потому что никто не имел права выжить!

«Выжить!» — подхватили холодные слова жгучие воздушные потоки подземелья, и унесли, подняв и тут же опустив полы одежды молодого барина.

— Впрочем, мы знаем, что ещё один член нашего братства избежал страшной участи! Прекрасная Игра поможет нам разобраться во всём, чтобы уйти в Вечность и не докучать её надоедливыми вопросами, — Вигель ударил в ладоши. — Фон дер Вице!

«Фон дер Вице!» — раздалось звуком падающих камней, словно кто-то приблизился, и крепкими ударами раскачал, пошатнул своды старинной шахты.

Саша вновь хлопнул в ладоши, и раздался звук, словно ударили в старинные литавры.

В шаге от Антона Силуановича засеребрился тонкий парок. Поднимаясь с шипением и отбрасывая искры, светлый дымок всё яснее обретал черты силуэта — некоего господина в заграничном платье. Вскоре тот проявился полностью — это был молодой человек, который вытаращил глаза от удивления. Он, конечно же, сразу узнал Солнцева-Засекина и побледнел, но, обернувшись к зеркалам, еле удержался на ногах:

— Ну здравствуй, приятель! Да, да, здравствуй! А ты не хвор, дорогой наш! Говорят, в Париже ныне стоят отменные погоды? — посыпались с неприятным шелестом голоса с зеркал, словно облупившаяся краска осыпалась с шершавой стенки.

Внезапно появившийся гость дрожал, кусая ноготь до крови, и бросался то к Антону Силуановичу, то отшатывался от него в сторону зеркал на полусогнутых ножках в полосатых, обтягивающих крупные ляжки штанишках.

— Как вы здесь? Где я⁈ Что за дурацкие такие шутки⁈ — он наконец извлёк палец, разомкнув розовые губы. По-детски зажмурился, потёр глаза кулаками. Не помогло — картина не поменялась. — Боже, боже! Но я ведь только что ехал в прекрасном экипаже, в не менее прекрасной компании, в прек, — он стал заговариваться.– По пре-прекрасной улице Вожирар!

— Да, мы знает, дорогой ты наш! Ты возымел желание побывать ныне в театре «Одеон»! Что там должны были давать — «Завтрак у Витгенштейна»? Кхе, кхе, недурно! — говорит монотонно Саша Вигель. — Ох, как он прекрасен, театр «Одеон», эта архитектурная жемчужина Парижа! Жаль только, никому из нас теперь уж никогда не суждено побывать там, увидеть великолепие его убранства, эти золотые полукруглые арки, ах! Но, поверь мне, здесь ничем не хуже, даже напротив, и зрителей — намного больше! И все они смотрят теперь на тебя!

Фон дер Вице задрал голову, но тут же опустил глаза.

— Вот именно, не стоит и вовсе обращать внимание на наших зрителей, иначе так недолго и сойти с ума, — продолжал Вигель, покачивая рукой с тяжёлым металлическим браслетом. — Главными твоими зрителями, а то точнее даже, и не зрителями вовсе, будем мы. Назовёмся мы совсем иначе…