знакомых ходит некий греческий бог, то почему бы при случае не поинтересоваться о его соображениях относительно Ольги?

— Оль, тебе Андрей или Вася не писали, пока ты в отпуске была?

Черты Ольгиного лица тут же обретают царственную резкость: — Ты о Виталии? Да, присылали коллективное письмо с моего рабочего е-мейла.

Они всё-таки передумали делать ей сюрприз. Молодцы.

— Уверена, что не хочешь дать ему возможность исправить первое впечатление? Он, говорят, даже Кормена прочитал — значит, не безнадёжен.

— Уверена. Кормена надо было читать в университете. И потом, я не педофилка.

Последнее звучит с таким апломбом, что мне становится смешно.

— Оль, у вас разницы в возрасте хорошо если четыре года.

— Пять.

— Ладно, пять, и что с того? Послушай, никто ведь не принуждает тебя непременно отвечать на его чувства. Всего лишь посмотри на него без предубеждения.

— Ты так настаиваешь из-за мужской солидарности, да? — нехорошо щурится Ольга.

— Нет, — Я всего лишь не хочу, чтобы она на пустом месте портила себе нервы. — Ладно, в любом случае это твоё личное дело. Извини, что вообще полез.

— Извиняю, — мрачно отвечает Ольга. Ну вот, Тим Сорокин в своём репертуаре. Сначала позвал на прогулку, а потом испортил всё удовольствие.

— Как тебе страна восходящего солнца? — пытаюсь я хоть немного выправить ситуацию.

— Очень понравилась.

Ольга обиженно лаконична, только я не отстаю: расспрашиваю её о храмах Киото и парках Токио, о цветущей сакуре и величественной Фудзи. От приятных воспоминаний настроение моей спутницы улучшается, однако окончательно мою оплошность исправляет Белка, решившая подарить нам очередную палку. Ольга загорается идеей научить щенка команде «апорт», и я поддерживаю её, пускай не до конца уверен в наших талантах дрессировщиков. Толку из учёбы выходит действительно не много, зато время до обеда пролетает шебутно и весело. Когда мы втроём идём к остановке, откуда Ольга собирается уезжать домой, я снова завожу разговор о собаке: — И всё же, Оль, возвращаясь к детским мечтам. По-моему, ты зря боишься неудачи. Лично я, например, доверил бы тебе ту же Белку со спокойной душой.

— Спасибо, — светло улыбается Ольга. Она сейчас удивительно красива, и я знаю, что поступаю неправильно, только всё равно говорю: — Ну, и если ты снова окажешься в наших краях и захочешь компанию для прогулки, то звони без стеснения. Да и вообще звони, буду рад тебя слышать.

— Договорились, — Ольга с серьёзным видом протягивает мне ладонь. Наше рукопожатие торжественно, как при встрече важных политиков, однако добрых чувств за ним стоит неизмеримо больше.

Расставшись с Ольгой, мы с Белкой тоже направляемся к дому и во дворе встречаем Таню, грустно бредущую из школы. Однако эта грусть длится ровно до тех пор, пока к девочке не подлетает её четвероногая подруга. Похоже, нести людям радость — главное призвание Белки в текущем рождении.

— Привет, — здороваюсь я, подойдя к обнимающей щенка школьнице.

— Здрасьте, — Таня поднимается с корточек, держа на руках Белку. Та всё пытается лизнуть девочку в щёку, но никак не может дотянуться. — Извините, что я вчера не зашла — мне мама гулять запретила.

— Почему?

— Ну, — Таня отводит глаза. — Я тройку за диктант получила. Сегодня весь урок на русском хотела правило рассказать, чтобы её пятёркой закрыть, а меня так и не спросили. Поэтому я, наверное, снова на улицу не выйду.

Девочка по-настоящему огорчена, и я, подумав, предлагаю: — А ты подойди завтра перед уроком к учительнице и попроси тебя вызвать. Только подготовься как следует, чтобы не сесть в лужу.

— Думаете, она согласится? — морщит лоб Таня.

— Если скажешь, что хочешь исправить оценку за диктант, то согласится. Ей ведь не жалко пятёрку за дело поставить.

— Ну, попробую, — неуверенно кивает девочка. Тут из открытого окна доносится хрестоматийное «Таня, домой!», подводя черту под коротким временем свободы. Мы вдвоём послушно идём к подъезду, а Белка по-королевски едет у подруги на руках. Таня спускает щенка на пол только на втором этаже, в последний раз гладит шёлковую шёрстку и с похоронным «До свиданья» скрывается за дверью своей квартиры.

— Может быть, когда-нибудь, — вполголоса говорю я Белке, — когда она станет взрослой, то вспомнит этот день, плюнет на опасливый голос благоразумия и заведёт себе собаку. Потому что есть мечты, которые обязаны сбываться.

После обеда Белка притаскивает свою подстилку в зал и засыпает на ней крепким сном набегавшегося ребёнка. Я же сажусь за ноутбук, намереваясь воплотить нагулянные идеи в код. Работа затягивает меня с головой, так что когда я обращаю внимание на время, то не понимаю куда делись четыре с половиной часа. По-хорошему, пора заниматься ужином, однако я трачу ещё пятнадцать минут на логическое завершение написанного. Потом ставлю код на тестирование и, наконец, иду на кухню. Ещё вчера я задумал плов, но уже не уверен, что успею приготовить что-то на него похожее. Однако меню срочно нуждается в разнообразии: это я могу неделями питаться одними пельменями и в ус не дуть, а Дрейк такого рациона ничем не заслужил. Вдохновившись последним соображением, я принимаюсь за готовку.

Моя кулинарная задумка осуществляется исключительно благодаря тому, что Дрейк задерживается на работе. Причём явно не по своей инициативе: приходит он злым как чёрт. Мы с Белкой задумчиво оцениваем то, насколько сердито наш гость скидывает кроссовки, и я озвучиваю общий вывод: — Девяносто пять процентов населения — мудаки.

— Воистину мудаки, — выплёвывает Дрейк. — Кто ещё сначала читает лекцию о том, какие мы лентяи и дармоеды, а потом весь день таскает меня по идиотским совещаниям?

Я отлично понимаю и его эмоции, и то, насколько здесь мало толка от слов сочувствия. Поэтому просто говорю: — Приходи ужинать, — и возвращаюсь на кухню раскладывать плов.

Мысли о бесконечном человеческом идиотизме не оставляют Дрейка даже за едой, отчего он закидывает в себя пищу, как уголь в топку. Я какое-то время смотрю на всё это и, наконец, не выдерживаю. Перехватываю сотрапезника за запястье и веско замечаю: — Люди, конечно, мудаки, никто не спорит. Но давай в ближайшие десять минут ты будешь думать не об этом, а о вкусе того, что ешь.

Мы играем в гляделки до тех пор, пока Дрейк не заставляет себя выдохнуть и согласиться: — Хорошо.

Тогда я, кивнув, отпускаю его руку и насыпаю