Атмосфера за столом становится менее нервной, и концу тарелки Дрейк удивлённо замечает: — Слушай, а ведь сработало. Это что, какая-то секретная дзенская техника?

— Вообще, это экспромт. Немного медитации, немного физиологии. Ты медленнее и тщательнее ешь, пищеварение работает лучше, в кровь быстрее поступает глюкоза, мозг реагирует сигналом к выбросу эндорфинов — и жизнь видится в более светлых тонах.

— Просто и гениально, — разводит руками Дрейк. — Но сам бы я до такого фиг догадался.

Естественно, он преувеличивает, однако мне всё равно приятна его похвала. И, полагаю, степень этой приятности написана у меня на лице чересчур явно.

— Добавку будешь? — кашлянув, спрашиваю я.

— Буду. Спасибо, Бабочка.

Я спасаюсь необходимостью отвернуться к казану на плите и спешу увести разговор в сторону от моих кулинарных способностей.

— Кстати, о Бабочке. Расскажешь мне, как он выглядит?

— В смысле, «расскажешь»? Ты разве сам себя не видел?

— В лимбе? Нет, зеркал мне там не попадалось, а посмотреться в Лету как-то и мысли не возникло.

Я ставлю перед Дрейком тарелку с добавкой, однако он не торопится приступать к еде, обдумывая ответ на мой вопрос.

— Я в описаниях не силён, предупреждаю сразу. То, что Бабочка похож на тебя, думаю, и так понятно. Веснушки у него, правда, поярче, и глаза зелёные, как трава. И ещё волосы — натуральный лён, никогда бы не поверил, что такой оттенок может быть естественным. Но главное различие между вами это, наверное, то, что Бабочка весь как-то мягче, тоньше — и в чертах, и в телосложении. Может, даже ростом пониже.

— Он красивее, чем я?

— Нет, что за странный вопрос? Как кто-то из вас, в принципе, может быть красивее, если ты — это он?

— Логично. Дрейк, скажи, я ведь внешне изменился за последнее время? В сторону Бабочки?

— Ну да, сейчас вы похожи больше, чем, допустим, полгода назад. Ты, вообще, почему этим заинтересовался?

— Да вот. Полез в альбомы с фотографиями и заметил, что я уже не совсем я. Плюс Ольга сегодня меня не сразу узнала.

— Так-с, с этого места поподробнее, — Дрейк подаётся вперёд. — Где это вы с ней успели пересечься?

— В парке столкнулись, причём буквально. Ты про плов не забывай, хорошо? Остынет ведь.

— Хорошо, а ты рассказывай.

Я подробно излагаю события первой половины дня, и за время рассказа Дрейк успевает закончить с ужином.

— Думаешь, нашлась для Белки новая хозяйка? — проницательно спрашивает он в конце истории.

— Я бы очень этого хотел.

— Ради Ольги или ради Белки?

— Ради обеих.

— Зачем, Бабочка?

За мягкими интонациями вопроса кроется желание получить ответ на давнюю загадку, только проблема в том, что я сам до конца не понимаю всех причин.

— Может, потому что мы чем-то похожи, а у меня никогда не было сестёр или братьев, — наконец подбираю я относительно сносную формулировку.

— Опасные игры.

— Да, я понимаю, — Но всё равно плохо держу дистанцию, надеясь на пресловутый «авось».

Мы потихоньку убираем со стола: Дрейк моет посуду, а я расставляю всё по местам. Уютная рутина, в процессе которой Дрейк по-светски невзначай спрашивает: — Слушай, а просветление контактным путём не передаётся?

— Ну, вообще, считается будто настоящий гуру может подтолкнуть ученика к выходу в самадхи всего одной мыслью. А что?

— Да так. Заметил за собой необычные размышления и подумал, уж не от тебя ли подхватил?

— Не от меня, это точно. Мне до гуру как до Проксимы Центавра пешком. А что конкретно ты заметил?

— М-м, ну вот сейчас, например. С одной стороны, я тебя ревную. А с другой, наблюдаю за тем, как я тебя ревную. К слову сказать, весьма познавательное зрелище.

— Ревнуешь? — Может, я неправильно его расслышал? — Меня? К ко… к Ольге?

— Я же не говорю, что это умное чувство. Просто оно есть, как факт.

Хотя никаких грешков за мной не числится, мне всё равно становится стыдно.

— Не надо, — глупо прошу я Дрейка. — Ни единого повода нет и не будет, хоть Ахероном, хоть Стиксом могу поклясться.

— Я знаю, — Дрейк протягивает мне последнюю вымытую тарелку. — Не парься, тут дело в инстинктах, а ими сложно управлять.

С последним я согласен, однако у моей совести мнение иное, и менять его она не торопится.

— Бабочка, скажи, ты сам когда-нибудь кого-нибудь ревновал? — любопытствует Дрейк.

— Нет.

Судя по изумлению на лице Дрейка, я в который раз продемонстрировал свою нестандартность.

— Вообще нет? Даже меня?

Тут он понимает, что именно сказал, только обратно слова не вернуть.

— Особенно тебя, — Надеюсь, у меня получится правильно объяснить. — В моём представлении, ревность — суть чувство собственности, а ты не можешь принадлежать кому-то, кроме самого себя. Да, может быть больно, может быть страшно тебя потерять, но это тема для разговора, а не причина пытаться силой в чём-то тебя ограничить. Если я… если ты мне важен, то твоя свобода мне тоже важна.

— А если становится слишком больно, и разговоры не помогают?

— Ну, уходить или оставаться — всегда мой выбор.

— Ты удивительный, — после недлинной паузы говорит Дрейк.

— Уникальный, — поправляю я характеристику, стараясь не обращать внимания на прилившую к щекам кровь. Интересно, я когда-нибудь перестану краснеть, как школьница, под таким его взглядом?

— Одно другому не противоречит. Чаю?

— Да, давай, — я страшно благодарен за этот переход к вещам обыденным. Всё-таки разговоры о чувствах — не мой конёк. — Травяной?

— Если мы его ещё не весь выпили.

— Вроде бы оставалось что-то, — Достаю из углового шкафа круглую жестянку из-под печенья и открываю крышку: — Ну, на пару раз хватит, потом придётся переходить на магазинный. Ты какой больше любишь?

— К чаям я менее придирчив, чем к вискарю. Пью любой, кроме этого, как его, — Дрейк прищёлкивает пальцами, — пуэра.

— Я тоже пуэр не особенно понимаю, но, может, его просто заваривать надо каким-то специальным способом, — я доливаю в чайник воду и ставлю на огонь.

— Может, и надо, — не спорит Дрейк. — Слушай, я со своими психами совсем забыл спросить: как твои боевые синяки?

— Нормально. Радуют меня оттенками фиолетового.