Шейни вращается, борясь с пустотой, она играет как безумная против воображаемого защитника.

Она делает резкий бросок мимо Деноры и уже сует мяч под руку и за спину, будто защищает его для прорыва, и, так как Денора может это сделать, потому что она еще не оказалась в этой позиции за ее спиной, Денора легко протягивает руку и бьет по мячу из-за спины Шейни, ей даже не приходится передвигать ноги.

Это не прием защиты, а настоящий удар.

Мяч отскакивает от колена Шейни в хрустящую траву и в снег. Шейни по инерции летит вперед помимо своей воли. Во второй раз, как и раньше, она врезается в столб с корзиной, гнилой щит сотрясается, и из него сыплются вниз щепки и остатки старых птичьих гнезд. Денора убегает из-под этого гадкого дождя, видит, как Шейни неуклюже падает прямо на спину, сильно ударившись, будто кто-то подрубил ее ноги, пока она находилась в воздухе, перебирая ногами.

Она быстро переворачивается, становится на четвереньки, а потом медленно вращает плечами, волосы закрывают все ее лицо, и она кричит прямо в бетон, кричит дольше, чем позволил бы запас воздуха в ее легких.

Денора поворачивает голову, словно если она рассмотрит это под немного другим углом, то сможет лучше понять.

– Эй, эй, ты в поряд… – пытается спросить она, наклоняясь вперед и протягивая открытую ладонь, чтобы помочь, но Шейни уже стоит, вскочив легко, по-спортивному, ее тело опять расслабленно и опасно.

Она отводит волосы с лица и глаз. Они стали другими. Теперь они желтоватые, с бороздками орехового цвета, которые расходятся от глубокого черного зрачка. Еще хуже то, что они слишком большие для ее лица.

Денора приседает, откинувшись назад, она сидит на бетоне примерно половиной своего веса, остальное поддерживают кончики пальцев.

Она понимает, что не попадет на вечерний матч.

– Кто… кто ты? – спрашивает она, тяжело дыша, теперь уже от страха, а не от усталости.

– Я – конец игры, малышка, – отвечает Шейни, потом поворачивает голову и пристально смотрит на прицеп Кассиди.

«Папа?» – спрашивает Денора внутри себя, и ее сердце трепещет от надежды.

Она смотрит направо, стараясь усилием воли заставить трех или четырех всадников выехать из-за серых деревьев, окруженных вьющимися вокруг них собаками.

Там никого нет.

– Конец твоей игры, – продолжает Шейни.

– Почему ты это делаешь? – спрашивает Денора, и ее голос дрожит в конце вопроса больше, чем она планировала.

– Спроси у своего отца, – тут же отвечает Шейни, все еще глядя на то, что она видит возле прицепа, или потельни, или полицейской машины.

– Моего отца? Почему? Что он сделал? Он тебя даже не знает.

– Мы встречались десять лет назад. У него было ружье. А у меня не было.

В доказательство она убирает волосы со своего почти исчезнувшего лба и наклоняется вперед, чтобы Денора могла ее хорошо разглядеть.

– Он… он бы не мог…

– Не стал бы, не мог бы. Сделал.

– Просто… просто позволь мне уйти, – говорит Денора. – Ты победила, ладно? Мы можем… это ваше с ним дело, правильно? Зачем тебе нужна я?

– Ты его детеныш, – отвечает она, будто это что-то объясняет.

– Ты не настоящая кроу? – говорит Денора.

– Я – вапити, – отвечает Шейни с ухмылкой.

– Моя мама уже едет, – предупреждает Де-нора.

– Хорошо, – говорит Шейни. Денора в упор смотрит на нее.

– Что, если я выиграю? – говорит она в конце концов.

– Не выиграешь. Не можешь.

– Я выигрывала. Выигрываю. Восемнадцать – шестнадцать.

Дебора встает, не отрывая глаз от кошмарного лица Шейни.

– Мне все равно, кто ты такая, – говорит она. – Когда ты на баскетбольной площадке, ты моя.

– И именно это я пришла сюда у тебя отнять, – отвечает Шейни. – Прежде, чем отниму все остальное.

Денора поворачивается к Шейни спиной, ступает в снег, чтобы взять мяч, возвращается на бетон и чистит подошвы туфель о брюки.

– Мяч мой? – говорит она.

Шейни не отвечает ни да, ни нет, просто берет брошенный мяч.

Денора идет на свое место напротив корзины, говорит:

– Это мой мяч, и, – указывая губами, – я положу его прямо туда, и ты ничегошеньки не сможешь с этим поделать.

Именно так, слово в слово, говорил ей отец, когда она была еще маленькой, они играли на дорожке у дома деда, когда она едва могла удержать в руках мяч, когда ему приходилось подхватывать ее под мышки в последний момент перед ударом и поднимать к корзине.

Но иногда он ставил ее на место защиты, расслаблял плечи, качал головой взад и вперед и смотрел на кольцо, и тогда он говорил ей, что положит мяч прямо в него, и Денора ничего не сможет с этим поделать.

Именно там это все и началось, она это знает.

– Что случилось с твоей спиной? – спрашивает Денора, поймав катящийся от Шейни мяч подошвой правой туфли.

– Я умираю, – отвечает Шейни, легко, будто это нечто очевидное.

– Серьезно?

– Но еще рано, не беспокойся.

Денора не совсем уверена, как это надо понимать, поэтому она просто смотрит в два противоположных угла площадки, словно хочет получить подтверждение от своих подруг по команде, а потом чувствует, что ее губы изгибаются в беспечной отцовской улыбке. Что бы то ни было, это вот-вот случится.

Шейни, кем бы она ни была – каким-то индейским демоном из далекого прошлого, каким-то монстром, которого отец пробудил на одной из гор, женщиной-призраком, которую он оставил в сбитом им автомобиле, – она включается в игру, становится в позу защитника, ее длинные пальцы наготове, зубы оскалены.

Денора сворачивает в сторону, левой рукой ведет мяч и оценивает ситуацию, а про себя молча просит прощения у тренера за то, что собирается сейчас попробовать сделать.

Ее тренер отличается тем, что искренне верит в основные правила. Ничего причудливого, ничего показушного. Уже три раза за этот сезон Денору отправляли на скамейку запасных за выпендреж. Один раз за то, что она обвела мяч вокруг талии перед тем, как бросить в корзину в отрыве, несмотря на то что вся толпа была у ее ног за это. В другой раз – за то, что она проскочила между ног защитницы, и это так разозлило ту девочку, что в следующей четверти ее выгнали.

В третий раз тренер отправила Денору на скамью за дриблинг за спиной, когда это не давало ей никакого преимущества. И тренер была права – Денора сделала это только ради показухи, ради удовольствия, на сто процентов потому, что могла это сделать.

Неважно, что она чуть не потеряла мяч и ей пришлось попотеть, чтобы сохранить преимущество.