К моменту, когда мы закончили снимать, никто больше не хотел видеть ни песчинки. Предварительный показ был устроен в пыльном пригороде под названием Помона. Я никогда не слышала о предпросмотрах, но мы исполнили свой долг, оделись и пришли. Театр был наполовину пуст. В конце никто не аплодировал, хотя фильм был возвышенный и гораздо более простой, чем я предполагала.

Я решила, что это провал. Студия ставила целью получить более банальную версию Лола-Лолы, однако подтекст, в котором читались порочные желания, моя химия с Гэри и лесбийский поцелуй в мужском костюме – всё это было слишком сильно для вкусов американского белого обывателя. Фильм не был таким откровенным, как «Голубой ангел», но никто не мог ошибиться в трактовке и принять его за нечто иное, помимо того, чем он был: история о мазохистской уступчивости.

Руководство «Парамаунт», должно быть, испытывало те же опасения. Была устроена экстравагантная премьера в Китайском театре Граумана – первая для студии в этом легендарном дворце в азиатском стиле; на ней присутствовали все влиятельные колумнисты. Меня ошеломили толпа, фотографы и кричащие фанаты – полный комплект гламура. Они не отрывали от меня глаз, когда я шла по ковру в липнущем к бедрам черном шифоне и горжетке из чернобурки.

К нашему удивлению, «Марокко» стал хитом. Критики осыпали меня эпитетами вроде «соблазнительная соперница Гарбо», что привело в глубокое волнение всю студию. Мне позвонил сам Шульберг – сказал, что картина побила рекорды по кассовым сборам, и тут же предложил обновить контракт, удвоив мой гонорар, при условии что фон Штернберг и дальше будет моим режиссером. Он также пообещал, что студия снимет для меня просторную виллу в средиземноморском стиле в Беверли-Хиллз.

Я только что стала новой звездой «Парамаунт».

Моя следующая картина – «Обесчещенная» – была мигом запущена в производство. Занятая с рассвета до заката на подгонке костюмов у главного кутюрье студии Трэвиса Бентона и в съемках рекламы, я имела разрешение ходить на организованные студией вечера в «Коконат Гроув» или клуб «Нью-Йоркер» в сопровождении нескольких восходящих звезд-мужчин, при этом у меня было достаточно свободного времени и для продолжения шалостей с Гэри.

Я получила все, ради чего так долго и упорно трудилась. Была знаменита, обласкана везде, куда ни приходила. Зарабатывала денег более чем достаточно, чтобы содержать свою семью. Даже моя сфабрикованная дуэль с Гарбо, о которой беспрестанно трезвонила студийная пресса, перестала волновать меня, потому что я исполнила все то же, что и она, за такой же промежуток времени. Меня, вероятно, пока еще не считали достойной вожделенных драматических ролей, но и это придет. Я буду оттачивать свои навыки и в совершенстве освою ремесло. Ни одна актриса не будет знать больше, чем я, о съемках в кино. Я стану ценным имуществом, инструментом, на все согласной марионеткой фон Штернберга. Свой потенциал я еще только начала исследовать и раскрывать.

И все же, вместо того чтобы упиваться всем этим, я хотела только одного – снова увидеть Берлин.

Картина «Обесчещенная» рассказывала об овдовевшей венской уличной проститутке, которую завербовали шпионить во время войны. Она влюбляется в русского агента, ее предают, а потом она гибнет от пуль расстрельной команды. Имея на руках готовый сценарий, Шульберг распорядился, чтобы мы закончили съемки за два месяца. Он хотел превратить в капитал мой успех и заставить публику просить еще и еще.

Шульберг ошибся. Может быть, из-за спешки моя вторая картина шла не так хорошо, как «Марокко». После того как публику забросали первичной рекламной информацией обо мне, новом лице «Парамаунт», люди толпами валили посмотреть мой первый фильм. Теперь они уже не испытывали такого любопытства. Тем не менее несколько чутких критиков расхваливали мою игру, и Шульберг подтвердил свою веру в мое сотрудничество с режиссером, сказав, что сейчас ни одна картина не имеет особого успеха.

Фон Штернберг встал в позу обиженного.

– В этом городе все только и думают что о прибыли, – сказал он, отшвырнув в сторону рецензии на нашу картину. – Этот фильм лучше, чем «Марокко», и вы в нем лучше, но так как они не понимают, то какая разница? Америка не страдала так, как мы, во время войны.

Он был издерган, устал и сыт по горло студийным надзором. Ему был нужен отдых. Вообще-то, нам обоим. Мы работали без перерывов более двух лет, сняв три фильма подряд. Мой новый контракт должен был начаться не раньше весны. «Обесчещенная» снята, приближалось Рождество. Я воспользовалась этим затишьем и наняла работников, которые должны были подготовить для меня новый дом, а сама отправилась на премьеру «Марокко» в Лондон, за которой последовало долгожданное воссоединение с семьей в Берлине.

Когда я сошла с поезда, меня встречали Руди, Тамара и Хайдеде. Я кинулась обнимать их, а фотографы тем временем выкрикивали мое имя. Родные выглядели хорошо. Хайдеде скоро исполнится восемь, и я была изумлена, как она выросла: длинные ноги, спутанные кудряшки и дерзкое выражение лица напоминали меня саму в ее возрасте.

– Ты скучала по мне? – спросила я, когда нанятый студией шофер, увернувшись от шумных репортеров, боковыми улицами повез нас домой. – Я по тебе очень соскучилась.

Я прижимала дочь к себе, пока та не вывернулась из объятий, косо посмотрев на меня, как будто не была вполне уверена, кто я такая.

– Дети забывают, – утешала меня Тамара в тот вечер, после того как Хайдеде уложили в постель и мы сели за стол.

Тамара приготовила знатный сытный ужин, состоявший из жареного свиного филе, картофеля, ржаного хлеба с маслом и кислой капусты. Так хорошо я не ела с самого отъезда.

– Девочка придет в себя, – утешала меня Тамара. – Вы изменились. Она вас не узнала.

– Не так уж сильно я изменилась.

Я хлебнула пива и намеренно рыгнула.

– Очевидно, нет, – усмехнулся Руди.

Он выглядел довольным. Имел постоянную работу – «УФА» и «Парамаунт» наняли его ассоциированным продюсером, который отвечал за прокат картин американской студии в Германии. Я обеспечила Руди эту должность, уговорив Шульберга взять его. Студия согласилась, без сомнения, потому, что занять делом моего мужа означало предотвратить его появление с нашей дочерью на пороге моего дома в Беверли-Хиллз. «Парамаунт» по-прежнему пыталась замолчать факт моего замужества, покрывая мои случайные нью-йоркские откровения потоком сфабрикованных в газетной колонке Луэллы Парсонс слухов о дежурном идоле, замеченном в «Коконат Гроув» под ручку с мисс Дитрих.

– Я все та же Лена, – сказала я. – Дитрих – это иллюзия. Свет и грим.