— Сейчас барыней, а как сниму капот, да надену треуголку, стану барином, — охотно, объяснила я.

Сидор обдумал мой ответ, но, по здравому размышлению, он его не удовлетворил. Он очень хотел спросить, если я «барин», то откуда тогда у меня длинные женские волосы, но не рискнул лезть в господские дела. Решил про себя, что подсмотрит, как я буду «ходить по малой нужде» и тогда определит к «мужскому или женскому званию» я отношусь.

Мысли у него были простые и короткие. Понимать их было легко, но не интересно. Между тем мы быстро шли по людной улице, не привлекая к себе внимания. Я надвинула дурацкий чепчик на самые глаза, смотрела под ноги и, надеюсь, со стороны походила на обычную небогатую мещанку, спешащую по своим делам в сопровождении то ли слуги, то ли мужа.

Мы скоро добрались до недорогого постоялого двора, расположившегося недалеко от Сенного рынка на Лубянской площади. Здесь по дневному времени почти не было постояльцев, и мы сели в общем зале за большой деревянный стол.

— Что, Сидор, нашел себе в Москве сударышку? — насмешливо спросил разбитной половой в засаленном до черноты фартуке.

Сидор пробормотал что-то невразумительное, чем привел полового в непонятный для меня восторг.

— Смотри, узнает жена, все зенки выдерет! — захохотал он и оставил нас в покое.

— Плохой тут народ, — сообщил мне житель Шуи, — сплошь мазурики. А вы, барыня, откуда будете?

— Я из деревни, — ответила я.

— Это хорошо, сельские люди серьезные и уважительные, не то, что москвичи, — похвалил он. — А за что на вас варнаки ополчились? — осторожно, спросил он.

— Не знаю. А ты сам чем занимаешься и как попал в Москву?

— Я по купечеству, прибыл сюда за товаром, — сразу приободрившись, не без удовольствия, сообщил он.

— У тебя что, своя лавка?

— Нет, лавки мы пока не имеем, — смущенно ответил он, — мы больше вразнос торгуем.

— Выходит ты коробейник?

— Выходит, — вздохнул он. — Ничего, подсоберу деньжат, тогда и на моей улице будет праздник! Открою лавку, разбогатею и стану первым человеком. Сначала всем трудно, но я посчитал, если собирать копейку к копейке, то можно быстро разбогатеть!

Сидор мечтательно прищурил глаза и начал фантазировать на тему предстоящего богатства и успеха. Я делала вид, что слушаю, а сама пыталась понять, как будут развиваться последующие события. После десятидневного перерыва я как-то отвыкла от ощущения опасности и немного трусила. Сегодняшнее происшествие случилось так неожиданно, что я еще не до конца пришла в себя.

— А Иван Иванович говорил, когда он сюда придет или что нам делать дальше? — прервала я косноязычный монолог будущего миллионера.

Сидор не сразу смог отвлечься от своего богатства, но как-то сумел выбраться из воздушных замков, вздохнул и скучным голосом ответил:

— Ничего такого они не говорили. Только велели ждать вас с платьем возле дверей и привести сюда. Я думал, вы что знаете. А кто мне обещанные деньги заплатит?

Когда он заговорил о плате, я вспомнила о свертке, который второпях засунула за пазуху. Смотреть, что в нем, при свидетеле не рискнула и, успокоив коробейника, что разочтусь с ним сама, позвала полового и спросила где мне можно привести в порядок одежду. Тот насмешливо на меня посмотрел и указал на какой-то полутемный чулан.

Оказавшись одна, я вытащила сверток, развернула его и обнаружила там пачку ассигнаций, паспорт на имя московской мещанки Авдотьи Терентьевой тридцати шести лет от роду и записку. Спрятав деньги и документ во внутренний карман сюртука, я с трудом разобрала торопливые каракули. Записка была без подписи, но это меня не смутило. Евстигней был краток:

«Как прочтете, немедленно уезжайте. За вами идут по следу. Все ваши дела я завершу».

— Может, закажем щей? — спросил меня Сидор, когда я вернулась. — Щи здесь хорошие, с наваром!

Точно с наваром, подумала я, увидев, как по столу ползет здоровенный таракан.

— Нет, нам нужно ехать, иди, запрягай лошадь. Поедим по дороге.

— Как это ехать? А товар? — искренне удивился он. — Мне еще товар нужно купить!

— Потом купишь!

— Никуда я без товара не поеду, — неожиданно заупрямился коробейник. — Я что, просто так триста верст с гаком отмахал! За три-то рубля!

— Я тебе дам еще двадцать, — предложила я.

— Тридцать, — начал он торг, посмотрел на меня и торопливо добавил, — и семь!

— Двадцать семь и еще десять если поторопишься! — предложила я.

— Нет, так не пойдет, я своею цену знаю, — начал, было, спорить Сидор. — Как это двадцать семь и десять? Это сколько будет? — он посчитал в уме, и сорвался с места. — Сей минут, барыня, все будет готово!

Из Москвы мы выбрались безо всяких сложностей. Дорога была не столбовая, а обычная проселочная, почти без сторожевых постов. Нас только пару раз останавливали будочники, но, взглянув на возчика и пассажирку, даже не спрашивали паспорта. Ехали мы очень медленно. Маленькая мохнатая лошаденка с трудом тащила скрипучую телегу. Она упиралась в дорогу всеми четырьмя ногами, и при каждом подъеме укоризненного поглядывала на хозяина. Окованные колеса прыгали по всем дорожным выбоинам, и телегу трясло так, что я всерьез боялась за своего будущего ребенка.

Сидор, так и не отведавший наваристых щей, уныло шел рядом с телегой. Я устроилась на охапке соломы и с грустью вспоминала, что еще утром ехала в рессорной карете и сидела на мягких подушках. Уже на первых верстах пути я поняла, что нужно что-то предпринимать, так ехать триста верст было совершенно немыслимо!

— И куда только все спешат, — сетовал Сидор, разговаривая исключительно с лошадью, — какие такие у людей спешные дела, что нет времени по-людски пообедать. Ты-то Сивка, небось, овса натрескался, а у хозяина в брюхе пусто, — объяснял он ей, кося в мою сторону недовольным взглядом.

Я не обращала на него внимания, сидела, вцепившись в края телеги, и пыталась хоть как-то умостить затекающие ноги. На душе было скверно. Я предчувствовала беду, но не могла понять, откуда она мне угрожает.

— Завтра успение богородицы, — продолжал между тем, сетовать коробейник, — двунадесятый праздник, все честные люди пойдут в церкви, только мы с тобой Сивка, словно какие цыгане или нехристи, не сможем лба перекрестить!

Содрав с меня плату за проезд превышающую годовой его заработок, коробейник еще хотел заставить меня чувствовать перед собой вину. Я до времени молчала и заботилась больше о том, чтобы меня не растрясло, чем о крещеном лбе и бессмертной душе мужика.

— Не знаешь, какая это деревня? — прервала я его монолог, когда впереди показались избы.

— Щелково, — через плечо ответил он, одарив меня сердитым взглядом.