— Давай здесь переночуем, — предложила я, ввиду начинающихся сумерек.

— Переночевать тут, конечно, можно, только что это за дело ехать на пустой желудок! — впервые обратился он прямо ко мне.

— Нужно поискать постоялую избу, — предложила я.

— Так в любую попросимся и переночуем, за денежку всякий пустит!

Сидор еще что-то бормотал себе под нос, а я на ходу соскочила с телеги и пошла по дороге, разминая ноги. Деревня была не бедная, с новыми домами, крытыми большей частью не соломой, дранкой. Найти место для ночлега оказалось действительно просто. В первой же избе, в которую мы постучали, нас без разговоров приютили и тотчас усадили за стол. Крестьянская семья была традиционно большой. Ели, как принято, из одной общей миски, соблюдая очередность. Мы, само собой, подчинились общему правилу. Мой коробейник, наконец, наелся и перестал стонать и жаловаться на человеческую несправедливость.

Я, на всякий случай, держала его мысли под контролем. Были они короткие и скучные. Единственное, что тогда волновало Сидора, какого я все-таки пола. Когда мне понадобилось выйти во двор, он подхватился и попытался составить мне компанию. Избавиться от него мне удалось, но неудача коробейника только подхлестнула. Он начал ломать голову как меня перехитрить и за мной подсмотреть. Я не могла понять, какая ему нужда знать, женщина я или мужчина. Тем более что кем бы я ни была, наши отношения не могли быть больше, чем деловыми. Решила, что его гложет обычное мужское любопытство.

Сразу после ужина наши хозяева начали укладываться спать. Нам с Сидором постелили на соседних лавках. После долгого утомительного дня, я лишь только проложила голову на подушку, и сразу же заснула. Сколько времени я спала, не знаю, наверное, несколько часов. Когда открыла глаза, почувствовала себя выспавшейся. Я посмотрела в стекленное окно, за ним было еще совсем темно. В избе на все голоса храпели спящие люди, пахло кислой капустой, овчиной и детскими неожиданностями.

Чужие сны, стоило только расслабиться, невольно, проникали в сознание, и нужно было делать усилие, чтобы от них избавиться. Я мысленно заткнула уши, чтобы обрести покой и снова заснуть. Но доспать не получилось, от духоты и вони меня начало подташнивать. Какое-то время я терпела, потом решила встать и выйти на свежий воздух. Однако в последний момент услышала, знакомый голос, и осталась лежать.

— Богородица, прости меня грешного, не по своей воле в твое святое успение, иду я на смертный грех, — молился мой провожатый.

Интересно, подумала я, какой это Сидор собирается совершить смертный грех? То, что перед иконами молится именно он, я уже поняла и начала внимательно слушать, о чем он просит Деву Марию.

— Ежели бы точно знать, что она баба, то во имя твое никогда бы не решился на такое святотатство, а как он есть парень, то ты простишь меня заступница…

Я сразу сбросила остатки сонной одури и приподнялась на подушке. В избе был темно, даже перед образами не горела масляная лампадка, и что-либо разглядеть было невозможно.

— Не ради корысти я иду на такое подлое дело, а токмо во имя деток малых. Ты сама мать и должна понять, что не моя в том воля, а весь грех на людей, пославших меня. Не детки бы малые, голодные, никогда бы не согласился на такое подлое дело, — уговаривал он то ли богородицу, то ли свою совесть.

Мне стало интересно узнать, как коробейник собирается меня убить, правда, помогать ему в этом гнусном деле, даже во имя голодных деток, я не собиралась.

Между тем Сидор, окончив покаянную молитву, начал готовиться к предстоящему преступлению. Убийцей он был неопытным и не придумал ничего лучшего, как зарубить меня топором. То, что я могу закричать и всех разбудить, ему в голову почему-то не приходило. Расчет у коробейника был наивный, но в чем-то правильный. Он меня бьет топором по голове и тут же убегает. Когда утром хозяева найдут постоялицу мертвой, то из страха быть обвиненными в убийстве, скроют его преступление.

Я лежала не шевелясь, боясь спугнуть его мысли, надеялась, что он вспомнит заказчиков, и я хоть что-нибудь узнаю об этих настойчивых людях. Однако Сидору было не до воспоминаний. Теперь он просил уже Господа укрепить его силы и набирался решимости для последнего решительно поступка.

Конечно, самым простым было поднять шум и разбудить хозяев. Можно было бы встретить убийцу выстрелом или ударом ножа. Однако оба варианта мне не подходили. Если поднять шум, то неминуемо начнется разбирательство и мне не помогут даже два чужих паспорта. Пришлось пойти на хитрость. Я решилась на самое простое, что можно было сделать в такой ситуации, перебралась со своей лавки на соседнюю, на которой раньше спал сам Сидор. Причем, сделала это как раз вовремя. Замешкайся я на минуту, чтобы не погибнуть самой, пришлось бы убить коробейника.

Сидор между тем встал с колен и начал пробираться к моей лавке. Ему не нужно было даже особенно осторожничать, в избе стоял такой храп, что своими разноголосыми руладами заглушал все остальные звуки. Коробейник подошел к лавке, решительно замахнулся и, словно бросаясь в омут головой, ударил точно в то место, где должна была лежать моя голова. Заглушенный пуховой подушкой, топор глухо ударился о лавку. Неопытный в разбойных делах коробейник находился в таком взвинченном состоянии, и даже не почувствовал, что попал по подушке и топор не встретил никакого сопротивления.

Совершив черное дело Сидор, испуганно перекрестился, и не думая об осторожности, бросился к выходу. Слышно было, как громко хлопнула входная дверь и почти тотчас по сухой земле застучали тележные колеса. Я какое-то время лежала неподвижно из опасения, что кто-нибудь проснется. Потом села на лавке, перекрестилась и, опустившись на колени, торопливо прочитала молитву, возблагодарив Господа за спасение. Больше терять время было нельзя. Пока недруги считают меня убитой, нужно было убраться как можно дальше от опасного места и постараться сбить их со следа.

Первым делом я нащупала древко топора. На мое счастье, лезвие неглубоко вонзилось в лавку, я без шума освободила его из древесины и спрятала топор под лавку. Потом начала поспешно собираться: обулась, оставила под образами оговоренную плату за постой и, прихватив корзинку со своими вещами, вышла из избы.

Ночь еще не кончилась, но небо уже светлело, погас Млечный Путь, и на нем остались только самые яркие звезды. Деревня еще спала, не лаяли даже собаки. Возвращаться в Москву я не рискнула и решила дальше идти пешком.

Оказавшись за околицей, я сняла капор, ненавистный чепчик, спрятала волосы под военный парик и опять превратилась в молодого человека. Путешествовать в мужском платье было много удобнее, чем в женском. Одинокая женщина неминуемо должна была привлекать к себе внимание.

Скоро стало совсем светло, и я, наконец, смогла пересчитать деньги, полученные от Евстигнея. Их было почти триста рублей, точнее двести восемьдесят. Вместе с моей сотней, получилась достаточная сумма, чтобы доехать до Шуи даже на казенных перекладных лошадях. Я не спеша шла пешком в тишине и одиночестве.