польский посол Белевский, надеявшийся найти в Балабане усердного сторонника для польской партии. Балабан действительно был выбран и вступил в управление митрополией, не дожидаясь ни согласия московского правительства, ни благословения от московского патриарха.

После смерти Хмельницкого Выговский продолжал писать в Москву об угрожавшем вторжении в Украйну поляков и крымцев и просил помощи; государь двинул из Белгорода князя Ромодановского с войском к Переяславу. Но тут князь долго и тщетно ожидал Выговского; нареченный гетман не заботился доставлением съестных припасов и конских кормов, отчего люди разбегались, а лошади падали. Прибыв наконец в Переяслав, Выговский сам сознавался, что приход царского войска много способствовал прекращению начавшихся было бунтов и укреплению его в гетманстве, и пытался удалить Ромодановского на правую сторону Днепра, но тот без царского указу не пошел. А в Москве в то время рассчитывали посредством этого войска занять своими гарнизонами Переяслав, Нежин, Чернигов и другие важнейшие украинские города на левой стороне и тем, конечно, закрепить за собой Украйну.

В конце января 1658 года Богдан Матвеевич Хитрово с товарищи прибыл в Переяслав; сюда же вместе с Выговским съехалась войсковая старшина, то есть обозный, судья, полковники, сотники и немного простых казаков; но полковники приехали не все, а по преимуществу сторонники Выговского; простых же казаков они взяли с собой по десятку или около того. Кроме старшины, приехало высшее малороссийское духовенство, а именно: новопоставленный митрополит Балабан с архимандритами печерским Иннокентием Гизелем, виленским Иосифом Тукальским, овруцким Феофаном Креховецким, черниговским Иосифом Мещериновым, кобринским Иовом Зайончковским, с некоторыми игумнами и протопопами. В Переяславе ждали полтавского полковника Мартына Пушкаря; но он не приехал и, кроме того, предупреждал Москву о шатости и ненадежности Выговского; не приехали также уполномоченные от запорожского кошевого атамана Барабаша. Собравшаяся старшина уже думала, что рада не состоится, и хотела разъезжаться. Но Хитрово воспротивился; ему помог особенно черниговский архимандрит Иосиф Мещеринов, находившийся в свойстве с Выговским; он уговорил старшину остаться. Созвана была рада, которой Хитрово предложил выбрать себе гетмана. Выговский положил булаву и в третий раз разыграл сцену отказа от гетманства. Но присутствующая старшина и чернь были уже так хорошо подготовлены, что провозгласили его единогласное избрание. Выговский снова взял в руки булаву, и затем духовенство привело его к присяге на верную службу великому государю. Хитрово после того от царского имени щедро одарил соболями нового гетмана, его родственников, полковников и митрополита с помянутыми духовными особами. Во время пребывания в Переяславе окольничий не раз заводил с гетманом разговор о желании государя, чтобы в важнейших украинских городах находились московские воеводы с ратными людьми для обороны от неприятельских нападений и чтобы подати с населения и доходы с аренд шли на жалованье войску Запорожскому и на содержание царских осадных ратных людей (т. е. гарнизонов). Понятно, что подобные меры сильно не нравились Выговскому, хотевшему быть таким же самостоятельным начальником в Малороссии, каким был Хмельницкий, и так же бесконтрольно распоряжаться ее доходами. В этом отношении он находил полное сочувствие в окружавших его полковниках и прочей войсковой старшине, привыкшей всякими способами обогащаться на счет простых казаков, мещан и посольства.

Выговский не отказывался исполнить желание государя; но откладывал исполнение и, очевидно, хотел выиграть время. Хитрово, кроме того, потребовал, чтобы в некоторых белорусских городах казацкие гарнизоны были заменены московскими, а в особенности в Старом Быхове, который незадолго перед кончиной Хмельницкого сдался наконец «на царское имя»; он принадлежал к Оршанскому повету, который ведался московским воеводой. Окольничий повторил и прежнее требование о том, чтобы в порубежных черкасских городах не принимали беглых крестьян из соседних московских областей и виновных выдавали бы назад помещикам. Гетман обещал исполнить и то и другое требование.

Там же в Переяславе Хитрово пытался убеждать новоизбранного митрополита Дионисия, чтобы он взял благословение у патриарха Никона на свое поставление. Дионисий отвечал, что киевские митрополиты всегда благословлялись от святейших патриархов цареградских и что пусть из Москвы хлопочут о разрешении ему получить посвящение от патриарха Московского. При сем он с клятвой обещал верно служить великому государю. Хитрово дал ему сорок соболей во 100 рублей, то есть более чем кому-либо из малороссийских духовных особ. Окольничий, по-видимому, простодушно верил словам гетмана и митрополита и не знал того, что оба они уже находились в тайных сношениях с польским королем, панами и особенно с королевским уполномоченным Беневским, который с помощью сих двух изменников надеялся воротить Малороссию в польское подданство. А Выговский, кроме того, сносился и с крымским ханом, которого звал помочь против Москвы.

Но почему же Выговский, при Хмельницком постоянно заискивавший у московского правительства, теперь, утвержденный на гетманство сим правительством, задумал изменить царю и клонился на сторону короля?

Когда исполнилось намерение Москвы – посадить своих воевод и поставить гарнизоны в главных украинских городах, то понятно, что гетманская власть, столь усилившаяся при Хмельницком, была бы сильно стеснена и возрождавшаяся самостоятельность Украйны не могла бы развиваться далее. Уменьшилась бы и власть полковников, теперь распространявшаяся на всю территорию полка. Не нравилось также Выговскому и старшине предстоявшее усиление контроля над войсковыми доходами, арендами и всякими земскими сборами, которыми они уже привыкли распоряжаться по своему усмотрению, то есть взимать их и увеличивать ради собственного обогащения. Но с другой стороны, казалось бы, возвращение под польское владычество должно было повести за собой возвращение на Украйну панского и шляхетского землевладения, католического и униатского духовенства, от которых она большей частью избавилась, пролив для того потоки крови. Конечно, казацкая старшина все это хорошо знала; знала она по опыту и цену льстивых польских обещаний. И тем не менее легко поддавалась польским внушениям и подговорам. Дело в том, что происшедшее со времени подданства Москве более близкое знакомство с обычаями и строем Московской Руси многих украинцев привело к раздумью, а иных к разочарованию. Суровый государственный порядок с его строгими служебными правилами, естественно, не понравился людям, привыкшим к польской государственной распущенности; а главное, бросалось в глаза довольно резкое различие в культуре. Воспитанная в коллегиях и школах, устроенных на польский образец, в значительной степени усвоившая себе польско-шляхетские нравы и польскую общественность, западнорусская шляхта чувствовала себя несравненно ближе к польской шляхте, чем к московским дворянам и детям боярским, и стала смотреть вообще на москвитян как на людей грубых и невежественных, с которыми у нее не было ничего общего, кроме религии. Но религиозный интерес в это время, очевидно, уже отступил на второй план в глазах значного казачества. А казацкая войсковая старшина большей частью составлялась из людей или