принадлежавших по происхождению к шляхетскому сословию, или старавшихся примкнуть к тому же привилегированному сословию, вообще из людей, получивших более или менее польское воспитание и проникнутых шляхетским мировоззрением. Нобилитация или королевское утверждение в правах сего сословия для многих составляло предмет вожделений. Старшина казацкая и вообще значное казачество явно стали стремиться к тому, чтобы выделиться в высшее господствующее сословие и заменить собой для народа только что изгнанных польских панов и шляхту.

Семья Выговских, принадлежавшая к русским обывателям на Волыни, по своему воспитанию, привычкам и родственным связям была сродни польской шляхте, и естественно, ее симпатии оказались теперь на стороне аристократической шляхетской Польши, а не самодержавной демократической Москвы. Гетман Иван Выговский, его отец Евстафий, братья Данило и Константин и шурин Павел Тетеря, таким образом, стали во главе польской партии на У крайне. К той же партии примыкали и часть высшего малорусского духовенства, имея в своей главе митрополита Дионисия Балабана, вышедшего из шляхетского сословия подобно некоторым другим членам сего духовенства. Зато простое казачество, мещанство и крестьянство не разделяли польских симпатий своего значного люда, от которого терпели угнетение. Они ясно видели его стремление выделиться в украинскую шляхту и закрепостить себе простой народ; поэтому держались Москвы, предпочитая ее строгий самодержавный строй польско-шляхетской распущенности и отсутствию всякой управы. К Москве склонялось и Запорожье, враждебное всяким шляхетским стремлениям. На стороне московских симпатий находилось также белое и вообще низшее украинское духовенство. Впрочем, в самом населении заметно было раздвоение: правая сторона Днепра, более пропитанная польскими элементами и преданиями, склонялась к Польше, а левая – к Москве. На этой-то левой стороне не замедлила явиться деятельная оппозиция, замыслам польской партии, имея во главе полтавского полковника Пушкаря. Вот почему Выговский еще не спешил обнаруживать свою измену: ему нужно было прежде сломить эту оппозицию.

В то самое время, когда происходила Переяславская рада, Пушкарь пытался предупреждать московское правительство об изменнических замыслах Выговского и настаивал на том, что эта рада не настоящая, что Выговский выбран только своими сторонниками, что надо созвать большую войсковую и полевую раду при достаточном количестве черни, то есть простых казаков и запорожцев, и на этой раде выбрать гетмана. Но таким изветам не давали или не хотели дать веры, благодаря искусным проискам самого Выговского и его сторонников. Изветы шли не прямо к царю, а при посредстве путивльского воеводы боярина Никиты Алексеевича Зюзина и царского уполномоченного Богдана Матвеевича Хитрово; оба эти лица держали сторону Выговского, по-видимому задаренные им или привлеченные ласкательствами и тому подобными средствами. Зюзин даже прямо находился с ним в дружеских отношениях. Этот боярин, впрочем, в январе 1658 года был сменен на воеводстве в Путивле стольником Григорием Алексеевичем Зюзиным (вероятно, его же братом), который стал более осторожно относиться к Выговскому. Уже в январе еще до Переяславской рады началось первое междоусобие на Украйне при московском владычестве. Когда Выговский попытался склонить Пушкаря к примирению и отправил к нему своего посланца, тот велел заковать сего последнего в кандалы и посадить под стражу. Тогда Выговский отправил на Пушкаря часть своей казацко-сербской гвардии, около полутора тысяч человек. Полтавский полковник с запорожцами напал на этот отряд и разгромил его; потом он прогнал из Миргорода полковника Лесницкого, подручника Выговского, а миргородским полковником был сделан некий Довгаль. Тщетно новый митрополит Дионисий Балабан посылал Пушкарю увещательную грамоту и грозил церковным проклятием, если он не смирится. Пушкарь отвечал ему, что пусть он проклинает изменников, а не тех, которые верно служат его царскому величеству, и звал гетмана в Москву для оправдания перед самим царем. Гетман отклонил эту поездку под предлогом опасности покидать Украйну при ее смутном состоянии и послал в Москву Григория Лесницкого, который от имени полковников всего Войска Запорожского бил челом государю, чтобы Пушкарю особым царским указом велено быть в послушании у гетмана. При этом он коварно просил сделать перепись казакам и утвердил 60 000 реестровых, а всех гультяев исключить из войска; мало того, от имени гетмана и войска высказывал полное удовольствие по поводу намерения государя прислать своих воевод и ратных людей в более значительные города Украйны: тогда-де прекратятся всякие бунты.

Но и Пушкарь со своей стороны вошел в непосредственные сношения с московским правительством, и посланец его Искра доносил о тайных сношениях гетмана с Ракочи, поляками и ордой. Однако в Москве не хотели ссориться с Выговским, и Пушкарю была отправлена царская грамота с приказом жить с гетманом «в совете, любви и послушании».

Такая же грамота была послана на Запорожье. Но слухи и донесения о замышляемой гетманом измене все усиливались. Подобные донесения стали приходить также из Киева от воеводы Андрея Бутурлина. Пришли известия о том, что несколько тысяч крымцев с Карачбеем уже явились на помощь Выговскому против Пушкаря. Из Москвы послали с Иваном Опухтиным приказ гетману, чтобы он не смел идти сам на полтавского полковника, а ждал бы царских воевод. Но Выговский не послушал приказа и в начале мая выступил из Чигирина. Под Голтвой на полдороге к Полтаве в обоз гетманский прибыл новый посланец из Москвы стольник Петр Скуратов, а в Полтаву к Пушкарю – стольник Алфимов с царской грамотой, убеждавшей не начинать междоусобия. Но Выговский не хотел ничего слушать и продолжал поход. Левобережное казачество разделилось на две стороны: одна стала за Пушкаря, другая за гетмана. Так миргородцы сместили у себя новопоставленного полковника Довгаля; в Голтве казаки испугались угрозы Выговского на возвратном пути сжечь их город и перебить их жителей и пристали к его полкам; Лубны заперли дорогу отрядам, шедшим на соединение с гетманом; они пробились силой. Московское правительство своими грамотами и запрещениями немало ослабило сторону Пушкаря и усилило Выговского. Видя приближение гетмана с многочисленными полками и крымскими татарами, Пушкарь и Барабаш попытались войти с ним в переговоры и запросили мира, ссылаясь на государеву волю. Выговский подошел близко к Полтаве и расположился лагерем. Туг новый царский посланец Василий Петрович Кикин начал с большим усердием хлопотать о примирении; уже Выговский присягнул на том, что не будет мстить Пушкарю, а последний собирался ехать к гетману в обоз; но запорожцы и полтавские казаки не пустили его, справедливо не доверяя клятвам Выговского. Мало того, в ночь на 1 июня Пушкарь, Барабаш и Довгаль внезапно напали на гетманский обоз и разгромили его, захватив пушки и гетманское добро. Выговский спасся в татарский стан, а поутру с татарами ударил на противников и разбил их. Пушкарь был убит. Полтава, сдавшаяся на милость победителя,