прощай карьера, прощайте диссиденты, плодитесь и размножайтесь, как завещал вам великий Солженицын или кому они там поклоняются... В общем, эдакая бомба замедленного действия, зависящая от расторопности нашей доблестной милиции. Конечно, за границей Гинзбург тоже была опасна для меня – особенно если её возьмут в оборот разные эмигранты-антисоветчики, которые могут использовать этот компромат на пользу своим грязным делам, но эта опасность была умозрительной, не имеющей конкретных проявлений. В целом же, если она не полезет на радиостанцию «Голос Америки», то мы с ней проживем долгие жизни, ни разу не вспомнив друг о друге. Или вспомнив, но хорошими словами – не зря же она обозначила свою цену в виде помощи дочкам.

– И что, уже есть план перехода границы? – спросил я. – Я в армии пограничником служил, могу совет какой дать.

– Есть кому давать советы, за это не волнуйся, – она покачала головой. – Так что, присмотришь за девчонками?

– Присмотрю, конечно, куда я денусь. Сами же сказали, что не чужие они мне. Нужно что-то конкретное? В Москву перевезти, с квартирами помочь, мужей найти?

– Сам разберешься, не маленький, – Гинзбург улыбнулась. – Как удобнее, так и помогай. Главное, чтобы не пропали девчонки, хорошие они. Да и кровь родная... переживаю я за них. Ну а теперь...

– А теперь, Антонина Макаровна, ещё один вопрос, – я снова перебил её. – Вы и Тонька-пулеметчица из Локотя.

– Из Локтя, – серьезно поправила она меня.

– Хорошо, из Локтя, – согласился я. – Так что с ней и с вами? И давайте обойдемся без уроков русского языка. Лучше займемся историей.

***

Если бы Виктор Гинзбург не совершил необратимого поступка, я бы настоял на том, чтобы проверить его версию биографии Тоньки-пулеметчицы. Мы бы вскрыли братскую могилу в Локоти – пардон, в Локте, – нашли бы кости той девушки, которую там знали под этим прозвищем, возможно, смогли бы доказать, что она погибла и что её не стоит искать. Но Гинзбург, можно сказать, дезертировал, а мне вытаскивать эту историю на свет было не с руки. Потом ещё и его жена сбежала – в общем, всё один к одному, да так, что и не подлезть при всём желании, только ждать, когда так пока и не найденный брат из Тюмени помянет сестру в своей анкете для зарубежной командировки.

В общем, мне эта ситуация активно не нравилась, и я почти бесился от того, что ничего не могу сделать – только сидеть ровно на попе и готовить ответы на неприятные вопросы от коллег, которые те обязательно зададут, пусть и через несколько лет. Но сейчас Антонина Гинзбург сидела рядом, и у неё наверняка имелось хоть какое-то объяснение полного совпадения её имени, отчества и фамилии с той, кого все считали Тонькой-пулемечтицей. Я очень надеялся, что раз её слова смогли убедить биологического отца «моего» Орехова, то и мне они покажутся как минимум годными.

– Что ты хочешь знать? – глухо спросила Гинзбург.

– Ваша девичья фамилия – Макарова, – сказал я. – При этом ваши братья и сестры... да и родители тоже – Панфиловы. Как так получилось?

– Как-как... кверху каком, – она говорила спокойно. – Прижитая я, на стороне родилась у отца. Два года с матерью росла, а там – голод, она умерла, меня в их семью взяли. Почему не написали Панфиловой... не знаю, думаю, мачеха против была. Написали – Макарова. Раз отец Макар, то и я стала Макарова. Уехала от них, как смогла. Семилетку отучилась – и уехала. И сейчас почти ни с кем не общаюсь... было письмо от Никиты, это старший наш, он в Тюмени работает, конструктор, большой человек, родственников искал – разбросало Панфиловых по стране в войну. Я сдуру ответила, но потом уже – всё. На почте попросила, чтобы письма оттуда сразу отправителю возвращали – мол, адресат выбыл. Не знаю, что с ним сейчас...

Я мысленно сделал зарубку – Никита, конструктор. С этими данными в Тюмени его быстро найдут... хотя теперь он мне и не нужен особо.

– Понятно, – кивнул я. – Многие через это прошли... вся страна. Ну а Локоть откуда взялся и тамошняя Тонька?

Гинзбург чуть помолчала.

– Не знаю... хотя есть у меня одно подозрение. Как призвали, я же не сразу медсестрой стала, хотя образование было, при штабе отиралась, официанткой, – она усмехнулась. – Офицеры сами себе накладывать не