— А если бы ты подавилась? Пуговицы-то вон какие большие, — всплеснула руками мама.

Пришлось Гаянэ два дня ходить по-большому в детский горшок Сонечки.

— Есть чего? — спрашивали мы ее каждый раз, когда она выходила из туалета.

— Неть, — расстраивалась Гаянэ.

И только на третий день пуговицы, наконец, вылезли.

— Фу, какая гадость, — ругалась Каринка, пока мама пришивала их на место.

— Никакой гадости, — успокаивала ее мама, — я их хорошенечко помыла, так что не переживай.

С тех пор, наученная горьким опытом, Каринка отказывалась оставлять без присмотра свое пальто.

— Оно там будет в безопасности, — убеждала она маму.

— Наоборот, оно дома будет в безопасности, мало ли что может взбрести вам в голову на море?

— А если его украдут? — беспокоилась Каринка.

— Не украдут, не волнуйся.

— Ладно, — скрепя сердце согласилась сестра.

Потом Гаянэ решила, что без своего велосипеда никуда не поедет.

— Мам, — обрадовала она маму, — без лясипеда я никуда не поеду!!!

— С велосипедом тебя не пустят на борт самолета.

— Это почему не пустят, — вмешалась Каринка, — его вообще необязательно брать в салон, можно привязать велосипед к ноге самолета, и он долетит с нами до Адлера!

— Вот! — обрадовалась Гаянэ. — Без лясипеда не поеду!

— Где ты у самолета ногу видела? — полюбопытствовала я.

— Там же, где и у тебя, — огрызнулась она.

— Ума палата, — постучала я себя по лбу.

— От умыпалаты слышу, — полезла в драку сестра.

— Подеретесь — никуда не поедете, — предупредила мама.

Мы нехотя разошлись по разным углам комнаты.

— Без лясипеда не поеду, — напомнила Гаянэ.

— Кто, ну кто меня за язык тянул, — схватилась за голову мама.

Ереванский аэропорт встретил нас толкотней и изнуряющей духотой. Ба путешествовать категорически не любила, поэтому пребывала в недобром расположении духа.

Сначала она поругалась со всеми в очереди на регистрацию (что вы по мне вдоль и поперек ходите, ищите другие маршруты для променада), потом она поругалась с уборщицей в зале ожидания (в туалете вонь и грязища, а ты тут тряпкой елозишь по полу). Потом мы толпились под палящим июньским солнцем возле трапа самолета, а нас все не пускали внутрь, и Ба поругалась сначала с бортпроводником (на одну ногу наступлю, за другую потяну и разорву пополам, щенок), потом поцапалась со стюардессой (глаза аж до висков подвела, а детей в самолет не пускаешь). Под ее натиском детей впустили в самолет, и мы стояли наверху, махали родителям рукой, а Гаянэ обливалась горючими слезами и говорила: «Щас мы улетим, а мама останется валяпальту».

Потом мы полетели на самолете, и стюардесса с подведенными глазами разносила на подносе мятные леденцы в желтой обертке с голубеньким самолетом на боку. Всем она дала по одной конфетке, а нам, покосившись на Ба, — по три. Ба мигом растаяла лицом и даже позволила себе некое подобие одобрительной улыбки. А мы весь полет забавлялись тем, что ели конфеты, а потом нас рвало в целлофановые пакеты, которые в большом количестве принесла стюардесса.

— Ну зачем вы их едите, — ругалась Ба.

— Нас и так рвет, с конфетами хотя бы вкуснее, — стонали мы.

— Если смыть с тебя всю косметику, глядишь, под ней и обнаружится миловидное личико, — поблагодарила Ба на прощание стюардессу, когда покидала салон самолета.

— Простите? — не поняла стюардесса.

— Прощаю, — отрезала Ба.

Адлер нам очень понравился. Пока мы ехали из аэропорта, и Ба ругалась с водителем такси, что он плохо водит (тормоза-то помнишь где находятся или рукой показать?) и много денег берет за проезд (я смотрю, счетчик тикает очень резво, небось подкрутил там какую гаечку), мы вертели головами и любовались городом.

— Ух ты, как много людей, — вздыхала Манька, — в стотыщ раз больше, чем в Берде.

— В стотыщмильонов раз, — важно говорила Каринка.

— В стотыщмиллиардов, — не уступала я.

— А мы лясипед не взяли, — вспомнила Гаянэ и горько расплакалась.

Дом, в котором мы сняли две комнаты, принадлежал грузинской родне моей преподавательницы по игре на фортепиано Инессы Павловны.

— Гоги — мой двоюродный брат. Очень честный и порядочный человек, а жена его вообще прелесть, — уверяла нас Инесса Павловна, — так что не волнуйтесь, вам у них будет очень комфортно.

Гоги оказался мужчиной гигантского роста и могучего телосложения. На лице у него красовались лихо подкрученные кверху пышные усы, от глаз к вискам разбегались тоненькие лучики морщин.

— Гамар джоба, — пожал он мужчинам руки, — как доехали?

— Лучше бы не ехали, так доехали, — любезно отозвалась Ба и прошла сквозь опешившего хозяина в дом. — Где тут наши комнаты?

— Теща? — скорбным шепотом спросил папу Гоги.

— Нет, — замотал головой папа и кивнул в сторону дяди Миши, — это его мама.

— Пойдем, покажу ваши комнаты. — Гоги отобрал у дяди Миши чемодан, взял его под локоток и повел в дом.

Все две недели он относился к дяде Мише как к тяжело больному человеку — всячески за ним ухаживал, подсовывал самые вкусные куски еды, норовил открыть перед ним дверь и называл за глаза «этот несчастный человек».

Комнат было две, одна большая, другая поменьше. В большой стояли три кровати, раскладной диван и большой шкаф, а в маленькой две кровати, трюмо и кушетка. После недолгого совещания взрослые решили, что Ба с мамой и Сонечкой будут спать в маленькой комнате, а остальные девочки с папами — в большой.

Мы разложили наши вещи в шкафу, а потом жена Гоги Натэла накормила нас запеченной рыбой и напоила домашним лимонадом.

— Ах, вкусно-то как, — причмокивали мы, отпивая из стаканов кисло-сладкий лимонад, — никогда в жизни ничего вкуснее не пили!

Натэла заливисто смеялась, откинув голову, и подливала нам лимонад. Ее рыжие вьющиеся волосы отливали множеством золотых искорок под лучами заходящего солнца.

— Какая вы красивая, — залюбовалась Маня, — и веснушчатая!

— Это я летом такая веснушчатая, — сказала тетя Натэла, — а зимой превращаюсь в бледную моль.

— Небось врете, — не поверила Манька.

— Мария, — одернула ее Ба, — уши откручу! Разве можно так со взрослыми разговаривать?

— Я тебе потом свои зимние фотографии покажу, и ты увидишь, что я не вру, — пообещала Мане тетя Натэла.

Потом Гоги показывал цам баню, которую «уот этими уот руками сколотил», а мама осталась помогать Натэле убирать со стола.