– Кому отдали?

Эви покачала головой.

– Человеку, о котором я никогда не слышала. Некто по имени Реджинальд Полинг. И якобы я уговорила ее на это.

– Реджинальд Полинг? – Пол удивленно посмотрел на нее. – Редж Полинг? Писатель?

– Какой писатель?

– Если он тот, о ком я думаю, то в пятидесятых и шестидесятых он писал для «Голоса деревни»… афроамериканец. Он сотрудничал с Болдуином.

– Это невозможно, – сказала Эви. – Бабушка никак не могла пересечься с чернокожим.

Она видела, что Пол ухватился за эту идею, видела волнение, вспыхнувшую искру. Это было смешно, и она не собиралась доставлять ему удовольствие литературным детективом.

– Перестань, – сказала она. – Это не литература. Это мама. Это остров.

– Но…

– Но тогда тебе все равно, правда? Мы смешны тем, что держимся за него – жалкие, привилегированные и слепые.

– Эви.

Она услышала предупреждение, но уже не могла остановиться и теперь почти радовалась своему желанию бросить ему в лицо его же слова.

– Ты это сказал, Пол. – Эви повысила голос. – Ты сказал это прямо здесь… – Она ткнула пальцем в пол. – Откажись.

Он стоял неподвижно.

– Когда ты думаешь о моей семье, то видишь схематичные фигуры. Контуры людей. Персонажей Чехова, черт возьми. Или нацистов.

Она умолкла; мысли путались, вытесняемые яростью.

– Давай, – тихо сказал Пол. – Чиркни спичкой. Сожги все.

Эви посмотрела на него; ярость ее была так велика, что она не могла говорить. Она не хотела все сжигать; она хотела бросить спичку и смотреть, как все взорвется, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим. С неуверенностью, неразберихой. Со скорбью.

– Мы всегда были для тебя шуткой, да?

– Ну все, – сказал он, отодвигаясь от стола. – С меня хватит.

– С тебя хватит. Чего именно?

– Я уже целый год это слушаю – целый год. Нет, больше года. Всю жизнь. Я слушал, как ты сражаешься с Милтонами, как ты принадлежишь к Милтонам, любишь Милтонов, используешь Милтонов, и я был единственным поленом, избежавшим пламени; я не Милтон… и это было хорошо, это было здорово… я представитель первого поколения, еврей, отец которого слушал оперу, когда возвращался домой с работы. Я смотрел на тебя, слушал тебя, а теперь ты уходишь… ты почему-то решила, что я всегда был червяком в яблоке… Почему? Я не понимаю, как это произошло, черт возьми… Не понимаю. И знаешь что? – Он растерянно покачал головой. – Впервые за все это время мне все равно. Мне плевать.

Они смотрели друг на друга.

– Мы что-то теряем? – наконец спросила Эви. – Или просто мир нас догоняет?

– Кто «мы», Эви? – тихо спросил он. – О чем мы тут говорим?

Между ними разверзлась пропасть, заполненная непроницаемой пеленой молчания. Пол смотрел на нее, ждал. Ей выбирать – вспарывать эту пелену или нет. Только она могла проделать в ней дыру.

– Остров. Мои кузены.

На лице Пола промелькнула тень разочарования – промелькнула и исчезла. Он скрестил руки на груди.

– Без него… мы исчезнем, – сказала она.

Пол шагнул к ней, вглядываясь в ее лицо.

– Вы не исчезнете, Эви. Это просто идея. Миф. И я чертовски устал от нее.

Он прошел мимо нее в коридор.

– Пол.

Он остановился:

– Я здесь.

Но у нее уже закончился воздух в легких – и запал. В любом случае сражаться уже было не за что.

– Это неважно, правда? – тихо сказал он. – В какой-то момент ты должна захотеть то, что имеешь.

– Я должна туда поехать. Должна увидеть…

– Что? – Он ждал, напрягшись, с трудом сдерживая себя; она видела, что он пытается погасить свой гнев.

Действительно, что? Молчание, опустившееся между ними, было бурным и огромным.

– Что там, – закончила она.

Все осталось прежним. Скалы и плеск волн, высокое синее небо и запах мокрого дерева в лодочном сарае – ничего не изменилось, думала Китти, выйдя на ярко-зеленую лужайку, поднимавшуюся к Большому дому. Дом. Лужайка. Прямо впереди – обелиск на кладбище Крокеттов, изогнутый частокол елей за домом и остров, распахнутый им навстречу, как в тот первый день. Они с Огденом стояли, как и теперь, в самом низу лужайки и смотрели, как Данк и Присс поднимаются на холм. Много лет назад. Но разве годы что-нибудь значат? Время здесь складывалось и раскладывалось, словно рубашка.

Рука Огдена обнимала ее плечи.

– Да, – кивнула она, зная, о чем он думает.

– Бедная Присс, – сказала она, глядя на пустое место перед домом, где в тот день стояли эти двое.

Он крепче прижал ее к себе. Солнце пекло кожу. Полдень. Прямо над ухом со стрекотом пролетела стрекоза. Китти похлопала по руке Огдена, лежавшей на ее плече, и они пошли вверх по склону холма.

В саду камней выросли ирисы. Цвел шиповник, розовые цветки которого вырывались из гладких зеленых ягод, наполняя воздух ароматом, который у Китти всегда ассоциировался с летом. Огден скрылся за углом дома. У гранитных ступеней крыльца Китти притянула к себе ветку сирени, уткнулась лицом в пышную кисть, а затем обернулась назад, зная, что ее ждет.

На лужайке, тянувшейся к лодочному сараю, стояли Данк и Присс. А рядом с ними Эльза, в юбке и кардигане. С холма вниз бежал Вилли, и его смех звенел в воздухе. Они стояли там, в дальнем конце лужайки, стояли каждый год, хотя Эльза все это время была мертва. Пальцы Китти стиснули ветку. А Вилли? Выжил ли он? Яркая сияющая колонна, воображаемый стержень, поддерживавший ее изнутри, покачнулся при столкновении с этим вопросом, погнулся и смялся под его тяжестью. Темное пятно на блестящей поверхности. Но откуда ей было знать? Могли ли все они знать, что их ждет? Она смотрела на то место, где когда-то стояли мать и ребенок, на темное пятно, которое невозможно обойти, на похороны, которые каждый раз происходят в ее голове и на которых она обязана присутствовать, одна. Нужно просто с этим жить. И делать все, что можешь.

Как с Недди. Китти отпустила ветку.

Дом стоял вымытый и вычищенный. Поверхности столов – кухонного и длинного обеденного – блестели. Доски пола в коридоре сияли свежей краской, а лоскутные коврики лежали строго под прямым углом. Миссис Эймс оставила в холодильнике молоко, масло и яйца. В хлебнице свежий хлеб, у плиты деревянные спички.

Привет, старый дом, мысленно обратилась Китти к комнате, стульям и знакомой гранитной скале, видной из окна кухни. Она взяла спички, наклонилась и зажгла маленькую горелку запальника. Ну вот они и здесь. Вернулись. Снова. За окном Огден уже поднялся до середины холма, чтобы посмотреть на кусок отремонтированной кровли амбара с подветренной стороны. В небе над его головой парила скопа.