— Заклятье, возвращаясь, набирает силу. Оно расплескивается и разрастается. С каждым темным словом. С каждой темной мыслью. Чем больше, тем сильней. И тянет из людей силу. И многие не понимают, что происходит, а потом им становится все одно.

…тот дом, кажется, в итоге продали с молотка. После еще раз и еще, и все-то в нем не было удачи, пока новые хозяева не устроили там то ли спиритический салон, то ли игорный дом, то ли еще что-то столь же непотребное.

— Так что, можно сказать, ей повезло. Ведьмак почистит, — впрочем, в этом Себастьян был не особо уверен, как и в том, что панне Белялинской стоит возвращать разум. — Полечит… и дальше видно будет.

— Понятно.

— А вы ничего не желаете объяснить?

Она повела плечиком, а лицо сделалось несчастным, как у гимназисточки, которую поймали за воровством варенья. Катарина потрогала невзрачное колечко, и Себастьяну подумалось, что прежде этого колечка на ней как раз и не было.

Впрочем, о подобной безделице он тотчас думать забыл.

— Его забрали гончие Хельма, — жалобно произнесла Катарина. — Вы их не видели… а я видела… они приходят, когда кто-то…

— Вы рассказывали.

— Да. И за ним… и тут ничего нельзя сделать. Даже жрецы не спасли бы… и не стали бы… если гончие, то… то он виновен, понимаете?

— Понимаю.

— А я не понимаю! Они… они не просто так пришли… их пригласили к нему! Я почти уверена, что пригласили и… пусть ваши камешек посмотрят. Тот, который он в руке держит, ладно?

И Себастьян согласился.

А что, ему не сложно.

С приходом полиции дом ожил.

И даже не то, чтобы ожил, скорее очнулся от прежнего полусна.

Желтые пятна фонарей.

Тени.

Люди.

Суетливые. Громкие. Не дающие себе труда вытереть ноги. И вот уже на пыли забытых коридоров появляется новый узор — чужих следов.

Руки чужаков бесстыдны. Они шарят по шкафам и комодам, вытряхивая содержимое их на пол. Перебирают простыни и прочее белье, не брезгуя даже женскими кружавчиками. И бледнеет Бавнута, прижимая кулачки к губам. В полголоса матерится Анджей. Этот следит за полицией внимательно, будто подозревает их всех в желании вынести из дому то малое ценное, что еще осталось здесь.

Ничего не осталось.

— И как долго это будет продолжаться? — а вот Вилли спокоен. Он курит трубку и сладковатый запах травы мешается с ароматами полежавшей лаванды и дурмана.

Перекладывать белье дурман травой… кому такое в голову придет?

Причитает единственная горничная, она же кухарка, она же просто старуха столь древняя, что не рассыпается, кажется, единственно потому как не позволяет ей развалиться черное бумазейное платье. Ткань давно уж лоснится от старости, но кружевной воротничок бел и накрахмален, как и тяжелый чепец старухи.

Она всхлипывает.

И тут же успокаивается. И начинает ругаться каркающим голосом, грозить кому-то сухим кулачком, но… пусто. Она не знает ничего о делах хозяйских. Нет, не потому как слепа и глуха, хотя и поэтому тоже, костяной рожок, который она вставляет в ухо, чтобы расслышать вопрос, вряд ли помог бы ей узнать что-то и вправду ценное.

Она ленива.

И кости болят, особенно на осень. А осень ныне на редкость стылая, поганая. Кости болят все время, потому старуха редко поднимается на второй этаж. Лестница крута. Ступени скользки. Этак и упасть можно. И в подвалы она не ходит.

Хозяйка не велела.

И конечно, в прежние-то времена этот запрет старуху не удержал бы, но теперь… колени не гнутся, спину и вовсе приходится оборачивать поясом из собачьей шерсти. Хозяин подарил. Он-то человек хороший, только с женой не повезло…

…стерва и тварь.

…и ему изменяла. Почему? А потому… особенно в последнее время. Вовсе страх потеряла. Вон, только он уедет по делам торговым в Хольм, а ездить много приходилось, ибо дела эти не ладились. Распродаться пришлось… вона, скатерти и те ушли, а хорошие были, льняные да с прошивкой. Или вот серебро…

Что? Хозяйка? Как есть стервозина. Никогда доброго слова не услышишь, только и пеняет, то не так, это… сама-то приоденется в платье какое. Морду размалюет и из дому шась… и день не кажется, другой… на третий аккурат объявится и этак, гоголицей, пройдет.

Дочки знали да молчали.

Чего с них? В мамашу пошли. Старшая вона хвостом крутит, то с одним, то с другим, а замуж не идет. Оно и понятно, кому жена-шалава надобна… еще поглядите, бросит ее ейный женишок. Еще тот паскудник… а младшая задуменная. Сядет у окна и выпялится… подвал?

А чего подвал?

Сказано ж было, не ходила она туда. Ноги не гнутся. А дверь на замку. У хозяйки ключ. Небось, ценное чего прятала, что хозяин возил. Чего уж тут… подвалы-то в доме знатные. Раньше вона прислуга шепталась, мол, незаконное там ховают. Так и пущай, ежели человек хороший, то сильно незаконное не будет… а он хороший…

Чего?

Нет, не выносили… может, конечно, чего и было, так ить она ж старая, слепая… и спать вохотку. Ночью-то бессонница крутит, лежишь, вертишься на топчане, слухаешь, как дом скрипит и сквозняки шарапонятся, а днем от этого слабость накатвает.

…тоже вздумала сродственника своего да Гуржаковскую девку сватать. Он-то рожей смазливый, а все одно гнилой человечишко. И Гуржаковы, пусть не такие шляхетные, а живехонько разобрались, чем от женишка смердит, вот фигу и скрутили.

Когда?

А от давече и были. Приему устроила. Наняла девок, чтоб в гостиных блеску навели. Со всего дому стащили вещички. Пылюку подтерли. Окны помыли… своих вон заставила работать. И фыркали. Носами крутили. А против мамки не пошли.

Стирали.

И вытирали.

И наверсе сели курами и сидели тихонько. Ну, чтоб, значится, на наряды не тратить. А то ж как это, когда девки в старых нарядах… хозяйка-то больно гоноровая была ж. Другая б давно подруженькам поплакалась по-бабьи, а эта… так от, Гуржаковы чайку похлебали, а этот ейный родственник бухнулся на колено и давай предлагать. Чего? Вестимо чего, руку с сердцем, как оно у благородственных заведено. Только ж Гуржаковская девка, даром, что телушка телушкой, глазищи выпучит, ресницами шлеп-шлеп, а все одно не дурней иных оказалась.

Она-то сама не знает, вестимо, хозяйка за стол не покликала, не та честь, однако ж девки пришлые языками только так молотили. Ни стыда, ни совести. Да чтоб она сама в ихние годы так себя вела?! Ныне б осталась без крыши над головою б… а то ишь… так говорили, что девка ответствовала, что, мол, титул титулом, да женишок не по сердцу. Так что бывайте здоровы, а мы себе другого глянем.

Чего хозяйка?

А злая была, что собака иная! Прям с лица вся сошла. После еще ругалась со сродственником. Об чем? Так ить на ухо совсем туга она стала, потому и не слыхала, только как верещит и усе. У самого попытайте… не, в подвал он не хаживал.