Хотя вспоминать обо всем этом теперь, сидя на открытой, обращенной к морю террасе чайханы и попивая горький тягучий напиток кагве[40], было даже приятно. Его тюрки изготовляли из пережаренных с водой зерен высокогорного растения и употребляли вместо вина, запрещенного их верой. И то сказать, бодрил напиток сильно и в голову не ударял, как греческое виноградное вино или хмельной квас. Только больше трех-четырех маленьких чашечек выпить того напитка было трудно, сердце из груди выскакивало.

А вот сам город производил тягостное впечатление. Совсем недавно, каких-то лет десять назад, столица Трапезундской империи, последнего осколка святой Византии, второго Рима, пала под натиском тюрок-осман. Большая часть зданий была передана солдатам, обустроивших их на свой лад. В окнах аккуратных белых домиков с красными крышами появились цветастые занавески. Сверху и с боков – нелепые пристройки. Кое-где окна были заложены от дневной жары, и темные прямоугольники походили на глаза слепцов из Каллура, которых Афанасий обманул, – еще одно черное пятно на его душе.

Греков, во множестве населявших город, выгнали в Царьград, а полторы тысячи трапезундских юношей забрали в янычары[41]. Туда же, в Царьград, отправили и последнего императора Византии Давида вместе с семьей. Да долго они там и не прожили, через два года османы всех умертвили, решив, что вокруг императора могут сплотиться горячие головы, надеющиеся на восстановления империи. Может, даже какой заговор раскрыли. А может, какой и не раскрыли, и не один. Тюркам эти земли еще лет двести замирять, пока вымрут те, кто помнит, их дети и их внуки.

А пока в любой момент смуты и замятни[42] ждать можно. Вот они и готовятся, подумал купец, вон как из угла пялится на него человек, наряженный мелким торговцем, глазом черным косит подозрительно. Точно ярыжка[43] какой, посаженный для надзора за посетителями припортовой забегаловки, среди которых и лазутчики, и просто головы буйные сыскаться могут.

Пожалуй, пора и честь знать, подумал Афанасий, грехов против османов за ним нет, но любые столкновения с местной властью на его пути хорошим не заканчивались.

Развязав кошелек, отобранный у княжича в Ормузе, порылся в нем, достал самую мелкую монетку и бросил на стол, придавив ладонью, чтоб не вертелась юлой. Спустился с крыльца и двинулся к порту, с неудовольствием слушая, как шлепают за ним по утоптанной земле сандалии ярыжки. Взял-таки на заметку.

Купец надеялся, что в порту ему удастся найти русский корабль, пришедший в море Черное по Днепру или Дунаю, или сербский, а может, болгарский, из тех земель, что еще османом не захвачены. Православные не очень любили торговать с вероломными тюрками, но отчаянные иногда сыскивались. А на худой конец подойдет и генуэзская галера, только бы довезла до Кафы. На тюркский корабль ему садиться решительно не хотелось.

Какой человек веры, тюрок не очень-то интересовало, в их империю входили многие народы, зачастую сохраняя свою веру, а вот чужаков любого рода-племени, пусть и хорасанских единоверцев, привечали не очень. Обсчитать или обокрасть пришлого было для них особой доблестью. А уж в открытом море и вовсе зарезать могли, да за борт скинуть, кормить черноморскую кефаль.

А что яржыка? Не отстал ли? Афанасий нагнулся, делая вид, что поправляет сапог, и оглянулся украдкой. Нет, идет следом, держится в тени на другой стороне улицы. Зыркает.

Его настойчивость укрепила Афанасия в намерении поостеречься. Он свернул к одному из небольших базаров, что раскинулись тут на каждом перекрестке. Пошел вдоль рядов, делая вид, что приценивается к товарам из разных уголков стремительно расширяющейся империи. Прошел сытным рядом, свернул в калачный, проскользнул между лавками торговцев коврами. Опять вернулся к сытным рядам, разгоняя тучи мух, слетевшихся на восточные сласти и свежую баранину. Опять вышел на запруженную народом улицу и прибавив шагу, свернул в переулок, где двум взрослым мужчинам было бы не разминуться. Оглянулся, прислушался. Кажется, отстал ярыжка.

Ярыжка-то отстал, да другой соглядатай появился – бородатый тюрк. Его наглухо запахнутый халат неестественно топорщился, будто под ним была поддета кольчуга и спрятано оружие.

Стараясь не оглядываться, Афанасий прибавил шагу, но бородач не отставал. А на следующем перекрестке к нему присоединился еще один – здоровенный приземистый громила, смахивающий скорее на албанца или боснийца[44]. В руках он держал гладкую блестящую палку, вроде и для красоты, но при случае – неплохое оружие. Неужели из янычар? Или из рабов на службе у местного вельможи? Купец повторил трюк с сапогом и нарочно задержался подольше. Неприятная парочка прошла мимо, на купца даже не взглянув.

Афанасий выдохнул с облегчением. Не по его душу, значит, а он-то перепугался, дурак. Выпрямился и пошел дальше. На всякий случай решил пойти другой улицей, свернул в темный переулок меж глухих стен. Подозрительные шаги заставили его обернуться. Громила с палкой? Все-таки, значит, по его душу. А следом за янычаром – ярыжка и тот, в кольчуге под халатом. Не раздумывая, купец сорвался с места.

Грохоча сапогами, стремглав пролетел переулок, выскочил на улицу и с размаху впечатался в медный щит. Его держателя смело силой удара, но и купец оступился, рухнул на землю, едва успев подставить руки, чтоб не разбить лицо. Сверху на него приземлился кто-то не тяжелый, но визгливый, зацарапался, полез пальцами в глаза. Ярыжка? Афанасий, дернув плечом, стряхнул его с себя. Поднялся на колени. Янычар схватил его за руку, попробовал завернуть за спину. Купец напрягся, вырвался, отмахнулся. От души смазал в ухо набежавшему кольчужнику, с удовольствием услышав, как шмякнулось о землю отлетевшее тело. Развернувшись, перехватил падающую на голову палку, ударом в живот сложил пополам янычара. Из проулка выскочили еще несколько тюрок в разноцветных халатах, с дубьем наперевес. Афанасий откинул одного, стряхнул другого – того, что повис у него на шее.

Но тут на него насели вшестером, схватили за лоб, потянули голову назад, кадыка коснулась холодная сталь. Афанасий замер, стараясь не шевельнуться. Руки его завернули за спину, скрутили поясом, подсунули под локти палку и вздернули на ноги, до скрипа вывернув плечевые суставы. Ударили по ребрам твердым, лишая дыхания. Стараясь чуть ослабить нестерпимую боль, купец извернулся – в ограниченное поле зрения вплыл размазывающий по щекам кровавые сопли ярыжка. Улыбнулся разбитым ртом.

– Что, попался, лазутчик?