Хлопнула дверь, и все вздрогнули. Вошел Крыников, обвел взглядом присутствующих.

– Где ее сумочка? – спросил деловито.

Риека выдвинула ящик стола, достала маленькую черную сумочку и протянула Крыникову. Тот раскрыл ее, достал паспорт и прочитал вслух:

– Никоненко Наталья Михайловна…

Все смотрели на женщину в вечернем платье… Живые люди и мертвая женщина, собранные в одном малом пространстве… Мертвая женщина с каждой секундой удалялась от живых, уходя по темной узкой дороге туда, откуда еще никто никогда не вернулся. Не вернулся и не рассказал живым, куда ведет дорога.

Риека громко зарыдала, закрыв лицо руками…

* * *

…Кладбище было сравнительно молодое, лет двадцати с небольшим, и делилось на «старую» и «новую» части. В «старой» части уже поднялись, скрывая надгробия, кустарники и тонкие деревца, а «новая», отмеченная лишь столбиками туи, расширялась в сторону луга, почти степи, где когда-то были пастбища, где постоянно дул ветер, колыхались травы и высоко в небе звенел жаворонок.

Молодой чахоточный попик читал молитву скоро-говоркой и неожиданно басом. Мелодия и ритм его речи усыпляли. Среди скороговорки он вдруг затягивал долгий слог, старательно выводя на старославянский манер гласные:

– О-о-о а-а-а о-о-о… уп-о-о-к-ой… – угадывалось, – душу рабы… тв-о-о-о-я На-ат-а-а-ль-и… в-о-о имя о-отца и сын-а-а и ду-уха свят-а-аго-о! Аминь!

Время от времени он деловито прерывал себя и сообщал, что поминальные свечи можно купить тут же, прямо в храме.

Церковь красного кирпича стояла еще неоштукатуренной, внутри пахло свежим деревом, известкой, ладаном и увядшими цветами. Всюду висели яркие иконы, разукрашенные вышитыми рушниками, что придавало ей домашний вид.

Весь артистический цех собрался на похороны Наташи. Риека, без грима, страшная, заплаканная. Рядом – Иван Цехмистро, положивший руку на плечо жены. Усохший, с потемневшим лицом папа Аркаша. Тихо рыдающая Кукла Барби. Невменяемый Орландо в пестрых клоунских одежках. Было непонятно, осознает ли он происходящее. Девушки из кордебалета в темной одежде, с головами, покрытыми косыночками.

С опозданием приехали Крыников и де Брагга – попали в пробку. Пробрались бочком к своим, сдержанно поздоровались и замерли с печалью на лицах.

Арнольд тоже был тут, отдельно от всех, сторонясь, стараясь остаться незамеченным. Он смотрел, не отрываясь, на бледное лицо в гробу, обрамленное мелкими белыми цветочками и кружевной тканью, напоминающей невестину фату. Словно ожидал, что случится чудо и женщина откроет глаза…

Снаружи был неяркий день, временами пасмурный, с набегающими тучками. Такие летние дни не редкость в средней полосе. Тихо, безветренно было, пищали птицы.

Люди в черной одежде, приживалки, бабушки-старушки в платочках бесшумно сновали у входа, что-то там обустраивали, переговариваясь шепотом. Крупная молодуха торговала свечками: маленькими, средними и большими. На дворе уже дожидался своей очереди другой покойник… слышались надрывные звуки духовых…

Положили бедную Наташу на лугу, недалеко от небольшой рощи с нарядными белоствольными березами, кленами и кустами лещины. Заливался в небе жаворонок, ветер шевелил разнотравье, и казалось, что там прячется какой-то маленький зверек.

Арнольд, глубоко задумавшись, сидел за письменным столом. Света он не зажигал, и кабинет был погружен в сумерки. Мысли его были тяжелы. Он думал, что устал, что ему уже почти сорок, что он не состоялся в жизни, ничего больше не хочет и ничего не ожидает. Криво усмехнувшись, он вспомнил свои мечты о домике, плантации желтых роз… Ничего не нужно! Перед ним на столе лежал знакомый замшевый мешочек. Он раскрыл его, достал подвеску, положил перед собой на стол. Подвеска лежала маленьким темным холмиком. Красный камень был неразличим в темноте. Он взял ее в руку, с силой сжал в ладони. Она была холодной, колючей и причинила боль. Он вспомнил, как увидел ее впервые на груди Марты… вспомнил красное платье Марты… ее блестящие гладкие волосы… серые глаза… камень тогда казался теплым и живым, он словно вобрал в себя ее тепло… Красный, как кровь! Арнольд поежился. Подбросил украшение на ладони. Раз, другой. Он все-таки нашел ее, эту проклятую подвеску! Нашел! Марта даже не прятала ее. Подвеска спокойно лежала в карманчике ее халата. И теперь у него две подвески. Одна фальшивая и одна настоящая. Фальшивую он тогда швырнул на пол, а потом подобрал и положил на Мартин туалетный столик. Ох, Марта, Марта! Как ты могла? Зачем?

Звякнул мобильный телефон, Арнольд вздрогнул. Посмотрел на часы – пора! А может, не стоит? Сказать: идите вы все – и остаться дома? Ему не хотелось никого видеть, а хотелось улечься на диване, укрыться пледом и уснуть…

– Да! – сказал он в трубку. – Да, выхожу.

Он спрятал подвеску в мешочек, положил мешочек в карман и поднялся. Но у двери внезапно остановился, постоял нерешительно и вернулся к письменному столу. Подумал равнодушно, мельком: «Теперь не будет удачи!», – достал из ящика чистый лист бумаги, из нагрудного кармана пиджака шариковую ручку и принялся торопливо писать.

Проходя мимо спальни жены, он на миг остановился и осторожно приотворил дверь. Одетая женщина лежала на постели, прямо на покрывале, уставившись в потолок безразличным взглядом. Рядом с кроватью, на тумбочке лежала пачка писем, которые она, видимо, перечитывала. Услышав, как открылась дверь, она не переменила позы и не посмотрела в его сторону. Страшный беспорядок царил в комнате. Выпотрошенные ящики комода, горы белья и одежды на полу, раскатившиеся мелочи… Арнольд, ничего не сказав, прикрыл дверь и на цыпочках пошел в прихожую. Через минуту щелкнул замок входной двери. Арнольд ушел.

* * *

«Дорогая моя девочка, – говорилось в письме, – я очень скучаю и с нетерпением ожидаю твоего приезда. Приходьки предлагают щенка, у их девочки Динки, помнишь ее, родились щенки, четверо, они предлагают нам взять одного. Я знаю, что ты очень хотела собачку, давай возьмем! Напиши, какого ты хочешь. Они все одинаковые, светло-бежевые, почти розовые, чудо просто, какие славненькие, с вьющимися волосиками, три девочки и один мальчик. Они отдают девочку. А лучше приезжай и выбери сама!

Кланяйся Арнольду, как там у него дела? Крепко целую вас, дети, и жду на праздники. Ваша мама».

«Дорогая Марточка, – говорилось в другом письме, – вот уже второй месяц от тебя ничего не было. Я очень волнуюсь! Немедленно напиши! А мобильник у вас не отвечает! Я приеду к вам, как только вы обживетесь! Твоя мама».

Она прочитала еще несколько писем, полных такой любви, такого тепла и доброты, что не выдержала и расплакалась.

* * *

Сквозь сон она слышала, как звонили в дверь. Звонок был резкий, пронзительный, но какой-то далекий. Звонили долго и настырно. А она думала, ну и пусть! Все равно не встану!