– Как тебе сказать… – неуверенно произнес назвавшийся Магнусом.

– Каким образом?

– Она должна была продать твоему другу ювелирное изделие… через своего мужа.

– Камень твой?

– Мой.

– Настоящий?

– Настоящий в сейфе у султана Бахрейна, а мой – синтетик хорошего качества, практически неотличим от настоящего. А раз неотличим, значит настоящий.

– Зачем тебе это?

– Ну, скажем, испытание в полевых условиях. Я могу выбросить их на рынок сколько угодно. И все настоящие! – Магнус засмеялся.

– Чем же я могу тебе помочь? – сухо спросил де Брагга.

– Мне неясно, что происходит. Она исчезла, как я уже сказал. Я дождался ее у дома, но это была другая женщина. Понимаешь, я перестал ее чувствовать. Ты не мог бы спросить у своего друга, купил ли он подвеску и…

– Не думаю, что смогу тебе помочь! – перебил де Брагга. – Я не хочу иметь с твоими аферами ничего общего. Ты не должен был мне звонить.

– Извини, но это еще не все. Эта, другая, очень похожа на мою женщину, и я не исключаю родства между ними… И поскольку я исчезаю, то хочу предложить ее тебе. Что скажешь?

– Я подумаю.

– Подумай. А я через несколько часов буду в другом полушарии. Устал я от этой страны. Да, ты уже, наверное, знаешь: погиб Санта-Клаус! В авиакатастрофе, неделю назад. Египетский самолет летел из Нью-Йорка в Каир, взорвался в воздухе. Все газеты кричали, помнишь? Пилот вдруг отключил двигатели, и последнее, что услышали наземные службы, были слова молитвы.

– Помню. Как он оказался там?

– Он разрабатывал пилота. Пытался встретиться с ним в Нью-Йорке, но не сумел и полетел за ним в Каир. Его звали Гамиль Эль-Эриани. Была информация, что он слышит голоса. Он страшно боялся медкомиссии и, видимо, слегка переволновался… думал, что одержим дьяволом. И когда во время полета опять услышал голоса, то прочитал прощальную молитву, закрылся в кабине изнутри и отключил автопилот. – Магнус замолчал. Де Брагга тоже молчал. Потом Магнус спросил: – А ты здесь надолго?

– Нет, – ответил де Брагга, – ненадолго.

– Ну, счастливо оставаться, – сказал Магнус и, не дожидаясь ответа, отключился.

Де Брагга погасил свет и улегся. Он понимал, что заснуть ему вряд ли удастся. Он лежал и думал о Марте, которая лежала на диване в гримерной «Касабланки», и о Наташе, которую напугал Магнус. И о том, что родство между ними действительно существует, о чем он когда-то очень давно сказал Марте, рассматривая ее ладонь…

* * *

Оля уснула сразу и проспала до восьми утра, а в восемь утра позвонил вчерашний человек, тот, первый, извинился и представился, сказав, что его зовут Владимиром Григорьевичем, и что он приносит ей свои глубочайшие соболезнования в связи со смертью мужа. И что виновные понесут суровое наказание. И что он поможет с похоронами. Спросил, собирается ли она извещать родственников. Оля ответила, что у них с мужем никого нет.

– Я помогу с похоронами, – повторил он. – Можно сегодня в двенадцать. Или завтра.

– Спасибо, – ответила Оля тихо. – Сегодня.

– Я заеду за вами в одиннадцать тридцать. – Ей показалось, в его голосе прозвучало облегчение.

Он позвонил снизу ровно в одиннадцать тридцать и сказал, что машина ждет у подъезда. Оля в черном платье Марты медленно спустилась по лестнице. Лифт по-прежнему не работал.

Похороны были скромные и какие-то неприлично поспешные. Никто не пришел проститься с Арнольдом. Как будто сироту хоронили. Лабухи, с утра нетрезвые, фальшивя, исполняли траурный марш. Скорбные звуки его плыли над кладбищем, тем самым, где пять дней назад хоронили Марту. Присутствовали Оля, Маренич и соседка Зоя Никитична, на которую Оля наткнулась в парадном и которая, приняв ее за Марту, спросила, что за шум был у них сегодня ночью. Оле пришлось объяснить, что Арнольд умер. Зоя Никитична разахалась, заплакала и увязалась с ними на кладбище.

За прошедшие пять дней добавилось десятка полтора свежих могил. Цветы на могиле Марты успели завянуть. Ветер играл черной ленточкой венка, и было похоже, как будто большая бабочка машет крылом. С того места, где стояла Оля, была видна надпись на кресте Мартиной могилы: «Наталья Михайловна Никоненко».

Она старалась не смотреть туда.

– Я не хочу вас ни о чем спрашивать, – сказал Маренич, когда они, усадив Зою Никитичну в машину, отошли поодаль и присели на скамейку. – То, что произошло, трагическая, нелепая случайность. Я уполномочен передать вам некую сумму… и вот вам мой телефон, на всякий случай. – Он протянул ей сверток и сложенный листок из блокнота с номером телефона.

– У меня уже есть телефон вашего человека, – сказала Оля.

– От какого человека? – удивился Маренич.

– Я не знаю, как его зовут, он требовал позвонить ему и передать «цацку», как он выразился, а не то обещал размазать меня по стенке.

– Этот номер у вас? – спросил Маренич, и лицо его стало неприятным.

Оля протянула ему листок.

Он мельком взглянул и сказал:

– Я разберусь. Не бойтесь, он ничего вам не сделает.

– Это ваш подчиненный?

– Да, в каком-то роде.

– Это он избил Арнольда?

– Да, – сказал Маренич после паузы.

– И что ему за это будет? – допытывалась Оля, недобро глядя на него в упор.

– Поверьте, я сделаю все… – начал было Маренич, но Оля перебила его:

– Ничего ему за это не будет! Арнольд похоронен, мне заплатили… Ничего не будет, правда? И вы это прекрасно знаете! Вы немолодой человек, вы мне в отцы годитесь! – В голосе ее зазвенели истерические нотки. – Как вам не стыдно? Почему вы с ними? Почему? Неужели все можно купить?

Маренич молчал. Она поднялась, бросила пакет с деньгами на скамейку рядом с ним и пошла к выходу…

Оля добралась домой около четырех. Погода портилась, начинался дождь. Она заперла дверь на оба замка и цепочку, сбросила туфли, нагнулась и стала шарить рукой под вешалкой в поисках шлепанцев. В это время раздался телефонный звонок. Она, не торопясь, пошла в кабинет и выдернула шнур из розетки. Телефон замолчал, словно поперхнулся собственным звоном. Вот так! Лицо ее было угрюмым. Она чувствовала себя вялой, опустошенной, измученной после бессонной ночи, похорон Арнольда, от всей этой новой нелепой истории, которая с ней приключилась. Вытащив из сумочки листок с телефоном «подчиненного урки», который обещал размазать ее по стенке, она положила его на туалетный столик в комнате Марты. Текстом вверх. Только в автобусе, по дороге домой, она обнаружила, что листок был исписан на обороте. Это было признание Арнольда. Он так и написал вверху: «Признание». Она перечитала его снова: