– Ну, молодец, придумал! – сказала Татьяна, читавшая большей частью статьи по ветеринарии. – Гарри Поттера, что ли, читать? И что это изменит?

– Тогда лучше уж Робинзона Крузо! Вот действительно хорошая книга! – ответил Саня. – А вообще надо пробовать читать философов. Древних мыслителей. И выбирать среди них тех, кто до тебя задавал твои же вопросы и вообще похож на тебя душой. Понятно, что нет ответов, – продолжал он, помолчав. – Ответ можно получить только благодатью. Раз – и в тебе есть знание! И всё-таки книги помогают хотя бы путь какой-то наметить. Они как лестницы в небо… Такие шаткие, страшно ступать. И всегда обрываются на полпути.

– Александр Сергеич, и вы забираетесь на эти лестницы? – склонив голову, спросила Наташка.

– Надо забираться, Наташ. Бесполезно кругами бегать по матушке-земле. Это всё равно что кружиться на дне колодца. На земле всё равно всегда побеждает смерть. И надо что-то с этим делать! Что-то надо… – проговорил Саня и, поняв, что добредил до многоточия, ощутил, как резко, с физической болью заныла совесть. На дворе ночь! Сказал Марусе, что сгоняет на Пресню, туда и обратно, а в итоге сидит у Татьяны. Совершенно выпал из времени! – Наташ, глупости я говорю. Не грузись, не о том надо думать…

– Почему? – возмутилась Наташка. – Я тоже хочу на лестницы!

– Ладно, ребят, простите! – сказал Саня, поднимаясь из-за стола. – Ася, пошли, я до метро тебя доведу, и по домам. Таня, прости, пойдём мы…

Татьяна вздохнула, нахмурив брови. Хотела что-то сказать, осеклась – и всё-таки сказала:

– Ты бы лучше домой сестру свою проводил! А то вон Алексей её прибегал, буянил. Спалить нам всё грозил. Поговори там с ним.

– Спалить? – переспросила Ася.

– Я уже уходить собралась, примчался! Секту, говорит, вашу спалю… – хмурясь, подтвердила Татьяна.

– Интересно, он имел в виду личный состав? Или только помещение? – с бодрой улыбкой уточнил Курт.

Ася беспомощно взглянула на брата:

– Слушайте, ну что вы к словам цепляетесь! Конечно, расстроился человек. Мероприятие пропало, а он ведь готовился, ждал. Ася, и ты бы лучше по-человечески с ним!.. – сказал Саня и, покачав головой, вышел в прихожую.

– Танюлька, я тоже пойду, – поднявшись, проговорил Пашка. – Я собак там одних не оставлю, как хотите.

– А может, им одним хорошо? – сказала Наташка. – Может, собаки по ночам вообще превращаются в людей? Когда никто не подглядывает. В таких бродячих королей и принцесс, в лохмотьях. Сидят себе вокруг костра и обсуждают наши дела! – Подошла и, просунув руку Пашке под локоть, прижалась к плечу. Тот отвернулся с досадой, но руку не вырвал.

– Паш, я сейчас забегу, проведаю, как они! – из прихожей сказал уже одетый Саня. – А потом утром приду, прямо как рассветёт! Мне же рядом – главное, чтобы мои спали крепко. А ты пока отдохни. Надо поспать. Тем более что завтра ваше рисование! Ты не сомневайся, кого-нибудь да пристроим. В семью хорошую пристроим, вот увидишь!

– А до утра им одним в лесу – это, типа, нормально? – буркнул Пашка, но всем, кто его любил, было видно: через недовольство прорывалось желание напуганного и усталого мальчика никуда больше не идти, лечь и уснуть.

Совсем как к человеку, зашли тихонько к Джерику на кухню и остановились на пороге. Забинтованный пёс дремал в палатке под столом. Как у кроватки с больным ребёнком, смотрели тихо.

– До свидания, Джерик! – проговорила Ася. – Пока, ребят! Я теперь, наверно, долго не смогу приходить… Нет, на рисование прибегу, конечно. А так – буду замаливать сегодняшний концерт. Видите, раз он уже с ума начал сходить, грозит поджечь…

– Ну, удачного примирения! – бросил Курт и, выйдя из кухни, вернулся в комнату. Прикрыл за собой дверь. Там его ещё раз приветствовали Татьянины звери, но почуяли излучение тоски и отхлынули прочь.

Прощаясь, Татьяна дала Асе свой плащ, чтобы не замёрзла в платье. Кутаясь в неподходящий размер, как недавно в пальтишко Болека, Ася шла рядом с братом по чёрному ветреному бульвару.

– Саня, как же ты сегодня вырвался к нам? – взяв его под локоть, спросила она.

– Да как-то, знаешь, на удивление! Конечно, говорит, а как же, поезжай обязательно! Чуть ли бутербродов с собой не дала… Я даже подумал: вдруг приду – а дом заминирован?

– Их надо лечить – её и Лёшку – от ревности, – сказала Ася. – Давай с Болеком поговорим – пусть он их размагнитит!

– Не надо никого лечить, без толку, – качнул головой Саня. – А с Лёшкой просто будь мягкой. Он пускай глупости мелет, он ребёнок ещё, мужчины позже взрослеют. Люби его, и всё у вас нормально будет. А вот Марусю я запустил, конечно… – продолжал он, нахмуриваясь. – Знаешь, как пуговица на последней нитке, а ты всё надеешься – ещё до завтра протянет, и так каждый день. Кажется – ну сядь, разберись, поговори с человеком по-нормальному!.. – Саня помолчал, решая, рассказать ли сестре ещё об одном обстоятельстве. Вздохнул – и признался: – Ася, ведь она вещи мои проверяет! У меня всё перелистано – все книги на кухне, тетрадки. Чёртова моя зрительная память! Не замечал бы – и жил спокойно. Про карманы уже молчу – это само собой. Конечно, сам виноват. Отдалился, совсем уже далеко…

У спуска в метро остановились и мигом озябли. Ветер порывами двигал на лес пласты тяжёлых туч.

– Ты зайди к Илье Георгиевичу обязательно! – велел Саня на прощание. – Скажи, что Пашка у Татьяны. А то этот буркнет по телефону чего-нибудь, толком не объяснит – а дед потом всю ночь не спит.

В метро Ася впервые за день почувствовала успокоение. Она закрыла планшет с наброском очередной собачьей афишки и быстро оглядела вагон. Напротив дремала полная румянолицая девушка, её ровесница. К стеклянным дверям, не слыша объявления остановок, прислонился подросток в наушниках, с независимым выражением ещё совсем детского лица – вроде Пашки. В углу – косматый старик с рюкзаком, этакий «таёжный странник», как захотелось почему-то назвать его Асе. На мгновение она почувствовала, что в мире нет ни одного чужого ей человека, все они проживают общую земную судьбу. И от этого ещё больше стало жалко Джерика, и Саню, и даже Лёшку.

Выйдя в половине одиннадцатого на оживлённую площадь, в обманную радость города, Ася вызвала номер мужа. Телефон был выключен. Заставить Асю трепетать, жив ли, не ввязался ли в историю, – самая меткая Лёшкина месть!

«Ничего, пошёл, наверно, к себе», – утешала себя Ася, мчась к старому дому, где некогда, по соседству с покойным дядей Мишей, жил Лёшка. На втором этаже третье слева окно оказалось светлым. Сырой подъезд и три пролёта, призрак дяди Миши в углу…

У двери квартиры Ася остановилась, переводя дух, и постаралась увидеть сердцем миг примирения. «Лёшка! Ну что ты прямо как Маруся! Чего ты злишься? Я же тебя люблю!» – скажет она, а Лёшка обязательно отвернётся букой: «Любит она! Как же! Не ври мне ни на грамм! Никогда!» И вдруг – стиснет Асю до хруста в плечах, так что она запищит, но зато и поймёт – вот оно, на всю жизнь!