Сознание совершённого подлога – дерзкого и судьбоносного, такого, что отголоска хватит, может быть, на всю жизнь, – пронесло Курта мимо тропы, по лесной целине. Сбитые ветром ветки вперемежку с подмёрзшей землёй хрустели адски. Курт чувствовал, что идёт по битому в крошку стеклу. А когда выбрался наконец на расчищенную аллею и беснование под ногами стихло, – снова услышал лай брошенных собак и посвист ветра, разносящего по лесу огонь и дым.

Выйдя на пешеходный проспект, отделявший лесопарк от домов, Курт осознал, что пришёл не домой, а к Сане. Усмехнулся: с чего бы? И хотел уже двинуться в обход леса к шоссе, но вместо этого остановился и вслушался.

Со стороны домов до него долетел звук – гнусавый скрежет уже слышанного им сегодня мужского голоса. Курт обернулся и в торце девятиэтажки, у тёмного входа в подвал, увидел группку людей. Это были те самые всадники, тени которых он четверть часа назад видел в приюте. Двое остались в сёдлах, один спешился и разговаривал с женщиной. Её приятная, полноватая немного фигура с тёмным узлом волос на затылке показалась Курту знакомой, а когда он различил голос, взвизгивающий полушёпот… Да! Он её знал!

Очарованно Курт смотрел на нервные движения Саниной жены, вытаскивающей из кармана плаща и сующей парню смятые деньги, и на развязную позу главаря, принимавшего плату за труд. Тот склонился и что-то шепнул ей. Маруся взмахнула руками и, развернувшись, неуклюже побежала к подъезду. Во дворе едва слышно пискнул ключ домофона.

Один из парней, бросив велик, поискал на земле выскользнувшую купюру. Нашёл и отёр бумажонку о куртку.

Участие Маруси в поджоге не пробудило в Курте ни ужаса, ни злорадства, только болезненное сочувствие. Что она выдумала? Приревновала к кому-нибудь? Или просто сошла с ума?

Он вспомнил её заплаканное лицо – когда она испугалась за мужа в отравленном лесу и бесстрашно рванула с дочерью на руках по тем самым ядовитым аллеям. Как-то уж слишком она любит Саню. Вот уж эти Спасёновы! Есть в них какой-то свет непонятный, неявный. Привыкнешь к нему и уже помыслить не можешь, как без него жить.

Сочувствуя и от души желая, чтобы Марусино безумство – как, впрочем, и его собственное – осталось сокрыто, Курт зашагал к дому. Хорошо было идти по бульвару, крепко стояли фонари, не качались и не выли, в отличие от лесных деревьев. Бьющие в лицо и грудь широкие полотнища ветра пробирали холодом до костей, но одновременно и жаром, и счастьем! Он прожил блестящий день! Слушаясь интуиции, отправился ночью в лес, сбил с калитки замок и спас собак из огня – раз. Два – нанёс жёсткий удар по противнику. Три – узнал тайну Маруси и сердечно пожалел несчастную, чуть не спалившую живьём его любезного безлапого Тимку. Всё это вместе означало радикально новый подход к жизни. Остатком старого христианского сознания Курт отследил, как добро и зло начали смешиваться в нём, подобно жидкостям в активированной бомбе. Между ними больше не было грани.

У дома он остановился и оглядел городскую ночь. Чёрный, звёздный, как летнее небо, аромат преступления щекотал грудь. Циклон унёс дым пожара на запад. В лицо тёк восточный ветер, смешанный с каплями дождя. А хотя восточный ли? Или здесь не действует земная система координат? Курт понял, что вступил в мироздание, где никогда не бывал прежде. Он не знал в нём ни одной звезды.

Дома, выполоскав из волос въевшийся дым и сунув одежду в стирку, Курт забрался с чашкой чая в постель – ждать. Конечно, хорошо было бы заснуть. Когда кто-нибудь из друзей разбудит его страшным известием – сонный голос и на щеке след от подушки, – это было бы то, что надо! Но нет, рассчитывать на сон не приходилось.

Почему-то ему совсем не думалось ни о парнях с канистрами бензина, ни о разбежавшихся по лесу собаках. Всё заслонял образ Аси. Он еле сдерживал жажду позвонить ей – этому вырывающемуся из ладоней ветру, этому снегу, вытекающему из пальцев. «Стоит ли правда того, чтобы пропала жизнь двух человек? – размышлял Курт. – Ведь он чуть не погиб! Или, может, его драгоценная совесть желает, чтобы он снова умер без Аси? А затем в лапах примитивного обывателя та же участь постигла бы и её?»

Обратив внутрь себя тёплый и мягкий взгляд, который он перенял у Болека, Курт прислушался. Определённо: он был благодарен судьбе за предоставленный случай. Нет – никакой вины! Он был благодарен.

Около пяти утра Ася проснулась. Ей приснился нелепый, детский какой-то кошмар – будто в двадцати метрах от неё упала космическая станция. Ася успела подумать: сейчас пойдёт взрывная волна! А затем беззвучно вспыхнул огонь, и сознание отключилось. Проснувшись сразу после «смерти», Ася зажгла лампу и, схватив телефон, ещё раз вызвала Лёшкин номер – нет ответа. Посмотрела с мольбой на экран – ну что же это такое! И тут же в ладони завибрировал звонок.

– Ася! Приют сожгли! – захлёбывался в трубке Наташкин голос. – Александр Сергеич позвонил оттуда – уже всё сгорело! Давай приезжай! Собак будем искать, они там лают по всему лесу!

– Как? – воскликнула Ася. – Наташ, подожди! Я не понимаю!

– А вот так! Вот так вот надо, если что не нравится! Чиркнул – и всё! – шумно дыша, сказала Наташка. – Ладно, пока! Электричка моя! – И сунула телефон в карман.

Ася ещё некоторое время настороженно слушала шелест куртки и гулкий топот. Ей хотелось проследить, благополучно ли добежит белокосая девочка со смешным носом-картошкой, Пашкина боевая подруга. Только когда зашумели двери и заглушённый шорохом Наташкиной куртки голос диктора объявил следующую остановку, Ася нажала отбой.

Не охая и не ужасаясь известию, почти не думая, как солдат, Ася оделась и подошла к окну. В свете фонарей нёсся почти параллельно земле дождь и в нём снежная мошкара – неуклюжие комары, многолапые пауки и прочая мелочь, гонимая ветром. Майский снег! Зонт не поможет. Разве только в качестве транспортного средства – долететь до леса.

В прихожей, разыскивая кошелёк, Ася нашумела – уронила сумку. И сразу из комнаты, щурясь и отводя с лица волосы, выглянула Софья.

– Ты куда это собралась?

– Приют подожгли, Соня!

Софья взбодрилась мигом. Подошла, сдёрнула с гвоздика Асины ключи и, тремя решительными щелчками заперев дверь на нижний замок, сжала в кулаке связку.

– Ночью никуда не пойдёшь. Утром – пожалуйста.

– Пойду, – тихо сказала Ася. – Уже утро.

– Ещё нет! – возразила Софья, вынимая вторую связку из кармана собственного плаща. Третья была у Лёшки – стало быть, за пределами досягаемости. – Ты себе уже не принадлежишь, дорогуша. Если меня упекут – с кем Серафима останется?

– Я пойду. Соня, ты же знаешь – я слезу по липе, – просто, безо всякого вызова сказала Ася.

Софья в упор поглядела на сестру: да, пожалуй, слезет.

– Ну и дура! – сказала она, кидая ключи на подзеркальный столик. – Шапку хоть надень! Снег вон валит.

Шапку Ася не надела, зато обмотала вокруг шеи цыплячий шарф, связанный мамой давным-давно – память детства, накинула пальтишко и вышла.