— Мы должны пройти, — сказал я, и перед глазами встало призрачное лицо Лавинии, я обещал вернуться, она ждет. — Мы пройдем. Кернель — за этим лесом!

Мой конь с огромной неохотой бочком приблизился к ближайшим деревьям. Я соскочил на землю, ладонями закрыл ему глаза и шептал ласковые успокаивающие слова в ухо, понуждая идти вперед. Через десятка два шагов я убрал руки и вскочил в седло. Конь дрожал в страхе, оглядывался, но и сзади такой же лес.

— Сэр Гендельсон! — прокричал я. — Вы остаетесь?.. Ладно, я пошел один. С вашего позволения, конечно!

Я в самом деле слегка пришпорил коня, хотя сейчас я и без полагающихся рыцарю шпор, конь нехотя сделал шаг. Сзади раздался отчаянный крик, в нем уже не осталось и следа от баронской заносчивости:

— Погодите!.. Я иду, иду!

Конь подо мной охотно остановился, но дрожал, ибо ветви до земли, придется проламываться, корни вылезли на поверхность, казалось, все: крупные, мелкие и великанские, похожие на чудовищных морских змеев. Из тумана вынырнула конская морда, сперва призрачная, налилась резкостью, показался закованный в железо всадник.

— Вы что же, — спросил Гендельсон с тревогой, — в самом деле…

— Да пошутил, — ответил я кисло, врать очень не хотелось, — пошутил.

— Странные у вас шутки, сэр Ричард, — сказал он все еще колеблющимся голосом. — Мой конь, знаете ли, испугался… или рассердился, я его причуды еще не освоил.

Страшно двигаться через туман, но такие гигантские деревья не могут стоять тесно, мы все же продирались через паутину веток и длинных нитей мха, обычного сухого и ломкого, но сейчас в тумане заметно отсыревшего. Мне казалось, что едем через болото, а по лицу то и дело шлепают болотные растения.

Туман только впереди и сзади, а по бокам кажется странно темным. Силуэты деревьев постепенно таяли, мы слышали скрип раскачивающихся стволов, хотя ветер не чувствуется. На землю то и дело обрушивались тяжелые сучья, похожие на бумеранги. Иногда падала целая лесина, способная пришибить всадника вместе с конем.

Гендельсон бормотал молитвы. Я настолько привык, что он либо молится, либо хватается за крест. Удивился бы, если бы это в железе на что-то новое посмотрело без своего обычного: изыди, Сатана!

Деревья иногда сдвигались так тесно, что я в который раз поднимал ноги на седло. Кони протискивались, обдирая бока. Часто зеленая слизь облепляла стремена. Я на ходу брезгливо сковыривал палочкой либо стирал рукавицей. Земля под ногами была укрыта толстым слоем черных перепрелых листьев, конские ноги погружались иной раз до колен в это месиво. Я сжимался от гадливости, а если бы пришлось самому, вот так, пешком?

Ни птиц, ни зверей — даже в траве ничто не шелохнулось, пока двигались через страшное место. Но через час я все-таки услышал щебет птиц, деревья потеряли на стволах слизь. Пошел обычный толстый мох, хоть и со всех сторон, затем и мох остался только с северной стороны. На деревьях замелькали рыжие хвосты белок, дважды дорогу пересекали деловитые ежи.

Деревья уже не стоят тесно, сквозь просвет в кронах мы видели красное солнце, что нехотя двигается к закату. По небу растекся красный тревожный закат. В ту же сторону, что и мы, двигались под облаками огромные черные птицы, а за ними — целые тучи мелких. Доно сились резкие каркающие крики, мои ноздри уловили характерный смрад падальщиков.

— Стервятники, — заметил Гендельсон мрачно.

— Полагаете, Кернель уже пал?

Он стиснул челюсти, под истончившимся салом проступили четкие рифленые желваки. Глаза смотрели зло.

— Не знаю, — ответил он сдержанно. — Но мы должны поспешить.

— Кони уже падают.

— В ближайшем селении можно бы сменить…

Он умолк, только косил недовольным глазом. Я буркнул:

— Вот так просто и сменить?

— Ну, — сказал он с неудовольствием, — если доплатить…

Я сдержал злобную ухмылку. Вельможа такого ранга без толпы слуг и толстого мешочка с золотом на поясе — как без рук. И хотя у меня еще пара золотых монет в поясе и пара в седле, на ближайшей тропке я слез и пошел пешком, держа амулет в вытянутой руке. Гендельсон ехал впереди, не желал смотреть на нечестивое занятие.

Не больше двухсот шагов я сделал, держа конский повод в одной руке, амулет в другой, как земля в шаге впереди зашевелилась. Выглядело так, будто крупный жучок стремительно прорывает норку на поверхность. Я выронил повод, из земли вылетело блестящее, я ловко поймал на лету и весело крикнул Гендельсону в спину:

— Один есть!.. Либо везет, либо на Юге земли богаче!

— Богатство не в золоте, — ответил он напыщенно.

— Вы намерены раздать свои сокровища бедным, — спросил я, — и уйти в монастырь?

Он высокомерно смолчал. Ехал впереди все такой же массивный, неподвижный, отгороженный молитвой, святостью, запретами. Мне можно бы и в седло, но на всякий случай прошел еще не так уж и далеко, но за это время поймал еще две монеты. Все три круглые, но разного размера и формы, от вытянутого эллипса до пирамиды с сильно закругленными краями. Я рассматривал их уже в седле, сравнивал с теми, что вез в поясе. Эти, что нашел сейчас, выглядят более древними, что ли. И хотя я не знаток в нумизматике, для меня и Древний Рим, и Древний Египет — древность одинаковая, но голову наотрез, что найденные на Юге монеты все же бородатее северных…

— Теперь поменяем, — сказал я. — Как полагаете, сэр Гендельсон?

Он буркнул:

— За одну золотую монету лучше купить коней, чем доплачивать за обмен. Меньше раскрытых ртов, подозрений.

Прав, конечно, подумал я. Меньше подозрений — лучше. И так удивительно, что за нами нет погони, нет даже драконов, что выслеживают сверху и бьют напалмовыми бомбами. И никто не устраивает засад, уже зная, кто идет, что везет, чем можно поживиться самим, а что из добычи надо отдать пославшему сюда хозяину.

— А как же с нечестивостью? — поинтересовался я. — Конь, купленный на нечестивые деньги… чист ли?

— Приму покаяние, — ответил он зло. — Епитимью, любое наказание… Церковь зря не наказывает!

— А Бруно? — спросил я. — Впрочем, говорят, его сожгли за шпионаж… Ладно, это не мое дело.

Гендельсон холодно молчал, глаза рыскали по сторонам. Тропинка отыскалась нескоро, но дальше мы ехали и высматривали, куда приведет, а если пересечется с более утоптанной или пошире, чтобы вовремя сменить курс.

Тропка узкая, двигались не просто по одному, но и на расстоянии друг от друга. Никому не нравится, когда отведенная в сторону едущим впереди ветка с силой бьет тебя по глазам. Или просто хлещет по морде. Я ехал, погруженный в свои мысли, даже не сразу сообразил, что Гендельсон разговаривает и уже ругается вовсе не со мной.

Очнулся, поднял глаза, а на Гендельсона уже бросились, ломая кусты, несколько человек в темных одеждах. Меня тоже заметили, но, к счастью, не обратили внимания: Гендельсон дороден, в дорогих рыцарских доспехах, остатки пышного плюмажа на шлеме, а я в самом деле тяну на роль слуги…