- Здрассте, ваше высокопревосходительство! - вежливо произнес он.

- А-а, явился - не запылился! - сипло, дыряво, будто горло ему прогрызли мыши, вскричал старик Арнаутов. - Ну докладывай, как отдохнул.

- Нормально.

- Нормально - это значит, никак.

- Нормально отдохнул, - упрямо повторил Каукалов.

- Ладно, нормально - значит, нормально, хрен с тобой. К борьбе за дело Ленина - Сталина готов? - У Арнаутова была цепкая память, он хорошо помнил пионерские призывы своей юности.

- Всегда готов! - у Каукалова память была не хуже, чем у старика.

- Тогда завтра же и заступай на свой пост, - приказал Арнаутов. Шоссе заждалось. Иначе Олечка Николаевна... - Старик сделал многозначительную паузу. - А это знаешь... - он прищелкнул языком, - это чревато.

- Мной... личной мной она не интересовалась? - спросил Каукалов, почувствовал, как у него, будто у застенчивого школяра, покраснели щеки.

Не надо было задавать такого вопроса, он это понял, когда уже задал, - и замер теперь в напряженном, каком-то странном для себя ожидании.

Старик Арнаутов не выдержал, грубо захохотал.

- Только тем она и занималась, что интересовалась твоей личностью! Он захохотал ещё громче, ещё грубее. - Даже слезы горючие начала лить... Ну ты и даешь, парень!

...Утром Каукалов и Аронов вновь выехали на Минское шоссе. Аронов выглядел неважно - несмотря на загар, был зеленым, в височных выемках у него собирался пот, стекал тонкими струйками на щеки, в глазах, возникнув однажды, застыло стойкое мученическое выражение.

- Чего это с тобой? - бросив беглый взгляд на напарника, спросил Каукалов. - Заболел, что ли?

В ответ Аронов демонстративно покашлял в кулак, потом ухватился пальцами за больной костистый кадык, подергал его из стороны в сторону, будто посторонний предмет, случайно проглоченный им.

- Заболел... не заболел... Какое это имеет значение? - пробормотал он. - Но чувствую я себя плохо. Не всякий организм выдержит такие перепады. - Аронов покосился в боковое, заляпанное грязью окно, за которым уползала назад тоже грязная, в саже, в масляном порохе и хлопьях отгара природа, так не похожая на сверкающие картины, что они видели в Хургаде, на коралловых островах Красного моря и вообще в Египте. То был праздник, а это?

Увы, праздники тем и отличаются от будней, что быстро проходят. Праздники проходят, а будни остаются.

- Понимаю, - с неожиданным сочувствием хмыкнул Каукалов, - но делать нечего. Следи за трассой, ничего не упускай, ни одной детали.

- Ну что там, не сняли с нас епитимью?

- А её и не было.

- Тогда чего ж мы перед Хургадой ложились на дно?

- Да кому мы с тобой нужны? В России сейчас такое творится, что наши с тобою дела - это не дела, а делишки. Детский лепет. Страна настолько погрязла в крови, что убийство уже и не считается преступлением. Это - так себе, рядовое событие, шалость, - говорил Каукалов спокойно, словно лектор, читающий нотацию несмышленым студентам. Что интересно, он совершенно не считал себя преступником, а если что и совершил - то только на благо общества. - Война в Чечне, убитые мирные люди, кастрированные, с отрезанными головами русские, детишки со вспоротыми животами... Да что там говорить. Есть много людей, которым сейчас хуже, чем нам. Так что держись! Бог терпел и нам велел.

Аронов промолчал, отвернулся к окну. Кому-кому, а школьному дружку говорить о Боге - грех, Бог может обидеться и сотворит такое... А как Женька Каукалов поступил с ним, преданным товарищем? Привлек к преступлениям... или как там это называется на юридическом языке - толкнул на соучастие? Заставил взять в руки нож... Аронов, будто от холода, передернул плечами. А с девчонками как он разобрался? Взял, да и обеих прикарманил, а товарища отодвинул в сторону. Не-ет, Женька Каукалов неверный человек.

- Не хочешь разговаривать - не надо, - неожиданно весело проговорил Каукалов. У него возникло ощущение, что ему сегодня обязательно повезет, он сыграет по-крупному, а в таком состоянии разные капризы, внутренняя маета напарника - это мелочь, не заслуживающая внимания. К тому же Илья никогда не отличался твердостью характера, всегда давал слабину, - и это тоже надо было учитывать.

Учитывать и не выпускать из вида. "Иначе игра не стоит свеч", - как говорил один старший товарищ Каукалова по службе в армии.

Около поворота на Внуково их попытался было тормознуть одинокий гаишник - не разглядел, видать, в потоке, но потом, исправляя свою оплошность, так лихо крутанул свою полосатую колотушку, что она у него чуть не улетела в кусты. Приложил руку к шапке и ослепительно улыбнулся.

- Вона, даже зубы чуть изо рта не высыпались, - удовлетворенно отметил Каукалов, скосил глаза на один свой погон, украшенный капитанскими звездочками, потом на другой, словно бы проверяя, все ли звездочки на месте.

Во второй половине дня они тормознули отбившуюся от каравана фуру, шедшую из Югославии, с двумя водителями-сербами, немного говорящими по-русски, проверили у них документы, и Каукалов понял, почему его весь день не отпускало ощущение выигрыша, удачи: в фуре находилось то, что требовалось капризному московскому рынку - компьютеры, несколько ящиков пейджеров и мобильных телефонов, телевизоры, видеоаппаратура, три десятка ксероксов "канон" и фотоаппараты этой же фирмы.

- То, что доктор Коган прописал! - воскликнул Каукалов под недоуменные взгляды югославов и радостно потер руки. - Берем! Раз дают...

В пустынном промерзшем лесу они привязали сербов к дереву с разных сторон, чтобы пленники не орали, заклеили им рты вонючей липучей лентой. Каукалов, утопая в снегу по щиколотки, обошел югославов кругом, тщательно проверил веревку - второй такой ошибки, как с калининградским дальнобойщиком, он допустить не мог, понимал, что теперь это будет стоить ему головы. Отметил удовлетворенно:

- Не развяжутся, даже если вывернутся наизнанку и пропустят веревку через задницу, - стукнул кулаком по промерзлому стволу, сбивая задравшийся кусок коры рядом с головой мычащего серба, увидел, что привязанные стараются телами своими покрепче притиснуться к дереву, хмыкнул: - Во-во, грейте друг дружку! Все теплее будет.

Мороз был небольшой - градусов десять, но это был противный сырой мороз Подмосковья, который много хуже двадцатипятиградусного сибирского мороза, он обладает способностью быстро, как нож, проникать в тело, Каукалов рассчитал точно: часа через полтора бедных сербов не станет превратятся в два мерзлых бревна.

Забираясь в кабину фуры, Каукалов в очередной раз выговорил напарнику:

- Слушай, ты когда-нибудь машину научишься водить или нет?

- Научусь, - помедлив немного, отозвался Аронов. - Считай, что я уже занялся этим.

- Давай, давай! Не то без прав ныне мужик - не мужик, а что до напарника в таком деле, как наше, то - ни бэ, ни мэ, ни кукареку! - сказал Каукалов, а про себя подумал, что, кроме водительских прав, Илюшке хорошо бы приобрести и кое-что еще, но, видать, уже не дано...