Каукалов завел мотор фуры и плавно выехал на трассу.

"Канарейку" пришлось оставить на шоссе.

В ветровое стекло ударило несколько охлестов грязного снега, Каукалов включил дворники, подергал длинный рычажок обрызгивателя, прикрепленный к рулевой колонке, - пустил две струи специальной очищающей жидкости, не замерзающей даже в сильный мороз - сербы к рейсу в холодную Россию приготовились основательно, - ознобно приподнял одно плечо, представив, каково же им в лесу, - но по-иному поступить было нельзя.

По кольцевой бетонке Каукалов проехал немного влево, свернул на неприметную третьестепенную дорогу, ведущую, как всем казалось, к заводу, чьи трубы виднелись невдалеке, с неё попал на старую, с разбитым асфальтом улочку, застроенную хрущевскими пятиэтажками, с неё перебрался на другую, потом на третью и так, задами, задами, "огородами" вскоре достиг едва ли не центра Москвы. Через двадцать пять минут он находился уже около ангара, специально арендованного стариком Арнаутовым.

Сам Арнаутов - краснолицый, замерзший, с поднятым воротником дубленки, ходил у ворот ангара и похлопывал себя руками по бокам.

Увидев подъехавшую фуру, подошел, колюче сощурился:

- Ну, чего привезли?

- То, что доктор Коган прописал, - со смешком ответил Каукалов.

- Чего, чего?

- Ну-у... То, что надо.

Смахнув с глаз набежавшие слезки - сырой московский мороз крепчал, проникал в тело, жалил, обволакивал студью каждую мышцу, каждую косточку, Арнаутов снова похлопал себя руками по бокам.

- В сам фургон залезали? Проверяли?

- Проверяли. Честно говорю - привезли то, что надо.

- А водители? Как с ними?

- Как обычно! - Каукалова словно бы током дернуло от этого вопроса, в груди возник нехороший холодок - он вспомнил калининградского парня. Теперь никто не вырвется, - пообещал он, - не дано.

- Повторения ошибки не будет?

- Не будет.

- А то во второй раз мне тебя уже не отбить.

- Отбивать не придется. - Каукалов глянул на напарника, стоявшего рядом, толкнул его кулаком в плечо: - Подтверди. Правда?

Ворота ангара медленно раскрылись, Каукалов забрался в кабину фуры, и машина, взревывая мощным мотором, медленно втянула свое громоздкое тело в холодное, слабо освещенное нутро ангара.

Через полтора часа, когда разгрузка шла полным ходом, в ангаре появилась Ольга Николаевна. Каукалов, таская увертливые, ставшие какими-то скользкими ящики, старался пройти мимо нее, но Ольга Николаевна даже не посмотрела в его сторону.

Это здорово задело Каукалова: это что же, он совсем получил отставку? Ни на что уже не годен, да? Зло подкинул коробку с телевизором, ловко поймал и, по-ковбойски призывно поигрывая бедрами, двинулся было в глубину ангара, но остановился и негромко позвал Ольгу Николаевну. Она и на этот раз не посмотрела в его сторону - изучала вместе со стариком Арнаутовым бумаги, изъятые из кабины югославского грузовика... А минут через двадцать, по-прежнему не замечая Каукалова, подошла к Илюшке Аронову, взяла двумя пальцами за щеку, шутливо оттянула, спросила, глядя прямо в глаза:

- Ну, как? Устал?

- Не-а, - соврал Аронов.

- Раз не устал, то поехали со мной, - приказала Ольга Николаевна, нетерпеливо оглянулась - куда подевался кривоногий дедок-хрипун? Пощелкала пальцами.

Старик Арнаутов возник по-колдовски внезапно, он, подобно духу, вытаял из-под земли, простуженно хлюпнул носом:

- Искали, Олечка Николаевна?

Ольга Николаевна опять оттянула двумя пальцами щеку Аронова.

- Как тебе, старик, этот мужичок?

- В самый раз, Олечка Николаевна. В теле. Глаза смышленые.

- Тогда я этого революционера забираю с собой.

- Слушаюсь, Олечка Николаевна! - бодро воскликнул старик.

- Вагоны разгружать он будет в другом месте. - Ольга Николаевна ушла вместе с Ароновым, так ни разу и не посмотрев на Каукалова, словно бы того вообще не существовало.

Каукалов был потрясен этим, его даже затошнило, щеки потемнели, втянулись в подскулья, старик Арнаутов понял, в чем дело, подошел, достал из кармана фляжку с виски. Протянул Каукалову.

- На, глотни!

Тот схватил фляжку, сделал несколько крупных жадных глотков, хотел ещё глотнуть, но старик проворно отнял фляжку, нахлобучил на горлышко пробку.

- Хватит! - Голос у Арнаутова сделался сердитым. - Не рассупонивайся!

Старик говорил что-то еще, но Каукалов не слышал, он лишь оглушенно мотал головой да часто открывал рот, стремясь захватить хотя бы немного воздуха. Но воздуха не было, и Каукалов все раскрывал и раскрывал впустую рот. Арнаутов усмехнулся и отошел в сторону.

Жалости его хватало ровно настолько, насколько он сам считал нужным.

- Давай, давай, парень, - выкрикнул он, вновь усмехнулся, - займись разгрузкой! Работа вылечивает любую болезнь, в том числе и эту.

Только теперь Каукалов понял, насколько прочно сидит он на крючке не то что не имеет права на личную жизнь, не имеет права на жизнь вообще. Он думал, что злость на напарника будет держаться в нем долго, но минут через двадцать от неё не осталось и следа, она словно бы выкипела. Но при всем том Каукалов знал твердо: злость обязательно возникнет вновь и измотает его.

Ночью он уехал на Минское шоссе - забирать "канарейку", оставленную неподалеку от Одинцовского поста ГАИ, за Лесным городком, там, где была оборудована площадка для дальнобойщиков, но дальнобойщики её не очень-то жаловали, тормозили здесь редко - боялись. И правильно делали...

Замерзших югославов через три дня нашел охотник, отстреливавший в лесу лис.

В лихую перестроечную пору лис развелось невидимо, половина из них больные: зараженные бешенством, они кусали местных собак, а те соответственно норовили укусить и человека, и когда восемь жителей Подмосковья обратились в больницу за помощью, а одна старуха вообще отдала Богу душу, местные власти наконец-то обеспокоились и отрядили заявку в областное охотничье общество. Оттуда в лес послали четырех стрелков.

Один из таких стрелков - старый немец по фамилии Бергман - и нашел замерзших югославов. Одному из них лисы обглодали ноги до костей, ноги второго, обутые в высокие меховые ботинки, были целы.

Бергман поспешил на трассу, остановил машину и попросил передать сообщение о страшной находке на ближайший пост ГАИ. Сотрудники ГАИ связались с уголовным розыском, но, хотя дело было ясное, милицейское начальство запретило расследовать этот факт: мол, югославы не поделили что-то друг с другом и устроили разборку, свои порешили своих, - пусть приезжают представители югославской полиции и сами расследуют этот прискорбный случай. А у славных московских сыщиков и своих дел достаточно.