— Ладно, — кричал он, потому что в этом шуме даже крик воспринимался как шепот. — Хватит трусости, скажу вам все напрямик. Мне очень нравится ваше общество, вы — настоящая женщина, с душой. Я — человек несерьезный, вы — сама твердыня. Вместе мы завоюем мир, клянусь! — И ненадолго умолк, видимо, решив дать ей время переварить услышанное. — Хочу вам сказать, — продолжал Шоу, — что я прочел ваш очерк об «Архимеде». И должен признать, написано хорошо. Вы — храбрая женщина. И умная. Есть мужчины, которые не выносят умных женщин, но я не из их числа. И потом — вы само очарование, нет-нет, я не преувеличиваю! Вобрали в себя лучшие качества, какие только можно. Самые лучшие!

В этот момент «Деметрис» рухнул в яму между волнами. Наоми едва устояла на ногах, и океан окропил их водой. Оба рассмеялись. Это было восхитительно. Будто стимул для Шоу.

— Я очень ценю вас. Это правда. Сейчас я все это говорю, а самому ужасно страшно, понимаете? Я же понимаю, что этот ветерок мигом доставит нас в Аделаиду или куда-то еще. Так что я решил не тянуть с объяснением, хоть и выбрал не совсем подходящий момент. Вы будете моей женой?

Странно прозвучал этот заглушаемый ветром крик. Наоми смотрела на его профиль. Нет, отводить взгляд нельзя. Больше всего ее изумило, что ей было несказанно приятно услышать слова Шоу. И удовольствие перевешивало неловкость. Этот человек не занимал ее воображения, но и не отталкивал ее. И мысль разделить с ним ложе отнюдь не казалась Наоми неприятной. Кроме того, она чувствовала, что им движет страсть, и ей потребовалось бы призвать на помощь и холодность, и низость, чтобы убедить его, что она самая обычная женщина, каких тысячи. Внезапно ей открылась манящая возможность определиться. Ритуал единения на вечные времена, перспектива безмятежно шагать по жизни рука об руку с Робби Шоу. Ни трагедий, ни потрясений. Наоми нравилась мысль обрести спутника жизни, прошедшего ужасы Галлиполи, сохранив при этом и себя, и душу, и рассудок, — эта мысль и правда была для нее притягательной. Единственное, что смущало Наоми, так это вопрос, сможет ли она жить так же открыто и не отклоняясь от избранного пути.

— Говорят, у меня есть будущее! — взволнованно воскликнул Шоу, стараясь перекричать шум ветра. — Я имею в виду у себя в Квинсленде.

— О, не сомневаюсь в этом! — выкрикнула Наоми в ответ.

— В таком случае каков ваш приговор?

Вечно с нами, женщинами, так, подумала она. Сначала все из себя независимые, а минуту спустя — полная противоположность. Нам кажется невероятным, что кто-то вдруг может нас возжелать. Слов нет, приятно, когда тебя обнимают, — но не сейчас и не здесь, где тебя может заметить капитан или хотя бы рулевой.

— Пока рано об этом говорить! — прокричала Наоми. — Мне кажется, мужчины в таких случаях слишком торопятся. И часто ошибаются. Я не хочу сказать, что вы сейчас ошибаетесь…

Шоу кивнул. Он уловил суть ее слов. А Наоми оказалась перед сложным выбором. Дело в том, что ни один мужчина на свете не вызывал у нее такого уважения, как отец. И не было в мире женщины более чуткой, чем мать. И все же в ее матери чувствовалась некая неудовлетворенность, объяснить которую было невозможно, но и отрицать тоже. Особое, время от времени возникавшее ощущение безвозвратно утраченного, какое-то едва уловимое беспокойство, запечатлевшееся на лице матери, всегда приводили Наоми в ужас. Вся их безмятежная жизнь на ферме была сосредоточена вокруг матери. Выходя замуж, миссис Дьюренс хорошо понимала, какая жизнь ей предстоит, — она, дочь владельца молочной фермы, выходила за владельца другой молочной фермы. Она понимала, что любовь не спасет ее ни от маслобойки, ни от растрескавшихся от зимней дойки рук. Дочерей Эрик Дьюренс еще готов был избавить от всех этих тягот, но уж никак не жену. Миссис Дьюренс знала, что на заливаемых приливами и обнажавшихся при отливах берегах Шервуда шикарных набережных нет и быть не может.

Наоми успокаивало то, что воображение не рисовало ей унылых картин, сопутствующих браку с Робертом Шоу, — ни дойки, ни маслобойки, ничего в этом роде. Но выражение глаз замужних женщин нередко свидетельствовало о том, что кроме ужасов жизни на ферме существуют и другие, причем ничуть не лучше.

— Вы должны понять, — снова выкрикнула она, — я собираюсь вернуться. В Египет, уж это точно.

— А если вас не возьмут?

— Найду способ, чтобы взяли.

Роберт Шоу было рассмеялся, но тут же умолк, захлебнувшись ветром.

— Я тоже возвращаюсь, — решительно заявил он. — Никто и ничто меня не остановит, и…

— Давайте уже вернемся под крышу, — не дослушав, перебила его Наоми.

Шторм усиливался. И ветер нисколько не способствовал изяществу походки. Но с помощью Наоми Шоу все же благополучно спустился по трапу. Они вышли к двойным дверям крытой палубы. Жалобно простонав, дверь захлопнулась, и теперь они услышали исходящий из самого чрева корабля размеренный рокот двигателей. Вид у Шоу был такой, словно он многое недосказал, но определенно досказал бы в более подходящей для объяснений обстановке. Он бросил на Наоми заговорщический взгляд из-под рыжеватых бровей, который, Наоми в этом не сомневалась, всегда помогал обвести вокруг пальца возлюбленных.

— Но если наше будущее столь неопределенно… — проговорила Наоми. — Ну, что я могу сказать?

— Я схожу в Сиднее, — сказал Шоу. — Если останетесь на денек, можем осмотреть достопримечательности. Можем и под парусами походить. Вы когда-нибудь ходили под парусами?

— Вам домой надо. К родителям.

— Могу отплыть на Брисбейн береговым пароходом. В любом случае это быстрее, чем на этом корыте.

— В общем, у меня появилась мачеха… Приятная женщина, ничего сказать не могу, и нам надо с ней встретиться, — призналась Наоми. — Так что думаю…

— Два дня, — перебил ее Робби Шоу. — Два дня в Сиднее. Великолепно. Отель «Австралия» — прекрасный ресторан.

— Я остановлюсь в пансионе для женщин.

— Звучит угрожающе.

— К тому же мне нечего надеть. За исключением формы.

— Представьте себе — мне тоже, — сказал Шоу.

— Ладно, — согласилась Наоми.

Если уж мужчина ввязался в столь рискованное дело, как предложить тебе что-то на веки вечные, к примеру, вступить с ним в брак, остается лишь, уединившись с ним от мира военных и медсестер, хотя бы в общих чертах понять, что он за человек.

Их корабль причалил в Порт-Аделаиде в ясный день австралийской весны, играл оркестр, весь порт буквально утопал во флагах, а Розанна Неттис помогала лейтенанту Байерсу спуститься по сходням под литавры «Британских гренадеров». Сама Неттис тоже сходила здесь на берег, изъявив желание работать в Кесуикском военном госпитале. Она пообещала подругам регулярно писать, не обошлось даже без скупых слезинок, но особого сожаления медсестра Розанна Неттис не проявила. Она едва не растерзала Наоми — так бурно они прощались, но ничто не могло отвлечь ее от главной цели: выйти замуж за лейтенанта Байерса. Не ради того, в конце концов, несчастная лошадь не позволила ей утонуть, чтобы она строчила письма подружкам, нет. Ради Байерса.