ни у отчима он не находил должной ласки. Часто обвиняли Толю в краже денег, и следовало соответствующее "внушение".

Этот недостаток в ласке и самом искреннем участии постаралась восполнить учительница. И не обманулась. Вскоре оттаяло заледеневшее сердце мальчика, распахнулось навстречу своей учительнице. Тогда узнала Прасковья Денисовна, что Толя мечтает стать моряком, и всячески стала поддерживать эту мечту. Она подолгу беседовала с ним на эту тему, они стали друзьями.

Потом Толю избрали старостой класса. Некоторые учителя возмущались: самый неуспевающий и недисциплинированный ученик и… староста. Но Прасковья Денисовна не ошиблась: Толя пользовался у ребят непререкаемым авторитетом, и скоро порядок в классе стал образцовым.

И ещё заметила Прасковья Денисовна, что этот сообразительный разбитной мальчик обладает ещё одной хорошей чертой характера – волей. Что он задумает, то обязательно сделает. Он стал лучше заниматься и хорошо закончил пятый класс.

…По окончании седьмого класса Толя попросил у матери денег и купил две книги. На выпускном вечере он подарил их своей учительнице. Их бережёт Прасковья Денисовна до сих пор. И ещё один подарок запомнился ей на всю жизнь: когда весной они всем классом вышли на прощальную прогулку в лес, Толя нарвал большой букет ландышей и принёс учительнице.

– Это вам, Прасковья Денисовна, – сказал он смущённо…

– Мечту свою Толя Г. осуществил, – задумчиво улыбаясь, продолжила Прасковья Денисовна. – Поступил всё-таки в мореходное училище, окончил его и стал моряком. Долгое время писал мне письма, прислал свою фотокарточку. И сейчас приветы шлёт…

Таких случаев в учительской практике Прасковьи Денисовны, вероятно, было немало. И, может быть, поэтому она с уверенностью в голосе снова повторяет слова, когда-то сказанные ей старым учителем:

– Искать путь к сердцу каждого – вот главное в нашей работе…

Пока мы разговаривали, прошёл час, и коридоры школы снова наполнились звонкими голосами и топотом ног ребятишек. И я понял, почему на их лицах, пусть по-разному, написаны самые искренние любовь и уважение к завучу Прасковье Денисовне Прохоренко. Потому, что ключ к сердцам мальчишек и девчонок находится в чутких руках этого хорошего человека…

В. ХОЛЕНКО. с. Иннокентьевка.»

Вот перечитал я сейчас этот уже забытый было свой мини-очерк, и с долей удовлетворения подумал, что и у меня в этой школе остался точно такой же крестник, в судьбе которого в своё время я тоже оставил памятный след. Но это так, то ли лирика, то ли ностальгия…

Ну а к концу января 1965 года в редакцию уже начали поступать сигналы, что в Кировском райкоме готовится расправа с газетой, осмелившейся покритиковать такого заслуженного руководителя, да к тому же не просто хухры-мухры какого, а ещё и члена райкома партии. У нас был в райкоме хороший друг газеты – заворг Иван Томиленко, он и предупредил нас первым. Потом такие же предупреждения посыпались и от многих других читателей газеты, причём самого разного ранга. Далее пошла более конкретная информация. До нас, например, дошла весть, что два инструктора Кировского райкома партии заняты непосредственно подготовкой вопроса о наказании редакции на бюро райкома партии. Копали яму под нас инструкторы отдела пропаганды Меляков и Негода, с которыми я тогда ещё вообще не был знаком – наша парторганизация состояла на учёте в горкоме партии Лесозаводска. А наши «копатели» старались набирать компромат на нас с помощью всё того же Ивана Михайловича Худолея: он был им хорошо знаком, поскольку до закрытия газеты в 1962 году в Кировском районе был там её редактором. Ну и, конечно же, наш дорогой Иван Михайлович старался сотрудничать со своими бывшими коллегами по полной программе.

Скоро до нас дошла весть от сочувствующих нам кировчан и о предлагаемой мере наказания провинившихся, то бишь автора и редактора. Владимиру Андреевичу Нахабо светил строгий выговор с занесением в учётную карточку, мне как автору ещё круче – исключение из рядов партии, а меня только четыре месяца тому назад приняли в её состав, и первый секретарь Кировского райкома партии Агапов вручил партийный билет. После такой вести я совсем упал духом. Нам, конечно, все сочувствовали, а редактор и Мирон всячески старались поддержать, советовали по-прежнему побольше и хорошо писать. Всегда готовый на интересную выдумку наш ответсек Мирон Бунин как-то родил идею: побывать мне в поездке с паровозной бригадой и написать об этом в газету. Редактор сразу же поддержал эту задумку, тут же позвонил начальнику Ружинского локомотивного депо, там подобрали для этого хорошую бригаду и – в путь.

Честное слово, эта поездка в паровозной будке по маршруту Ружино – Бикин, ночёвка вместе с экипажем в гостинице дистанции пути и обратно в Ружино лично для меня оказалась очень сильнодействующим лекарством. Сразу после этой поездки я явился в редакцию в каком-то удивительно возбуждённо-радостном состоянии, но усидеть за своим столом, чтобы начать писать, никак не мог. Целый день бродил по редакции от одного к другому, о чём-то с каждым разговаривал, но только не об этой поездке. А сам всё время думал, с чего начать, как массу своих впечатлений, полученных за сутки, прожитые вместе с несказанно понравившимися мне ребятами из паровозной бригады, вложить в компактную форму газетного материала, но ничего путного так и не приходило на ум. Мирон, наш мудрый начальник штаба, наверное, лучше всех других понимал моё необычайно взъерошенное состояние и, продолжая со мной беспредметный трёп, будто мимоходом вдруг вставил такую фразу:

– А знаешь, я уже придумал заголовок для твоего репортажа…

В недоумении глянул я на него с открытым ртом на полуслове прерванного разговора совершенно о других вещах.

– «Обыкновенный рейс»! Просто и здорово, – невозмутимо подытожил свою неожиданную мысль Мирон.

Помню до сих пор, что его предложение мне очень не понравилось тогда, и я даже немного обиделся на Мирона. Ушёл от него в поисках другого собеседника. И так пробродил до конца рабочего дня. А когда все ушли по домам и в редакции воцарилась глухая тишина, сел за свою верную пишущую машинку-немку и отстучал на редакционном титульном листе заголовок: «Обыкновенный рейс»… А в два часа ночи уже положил на стол ответственного секретаря готовый репортаж. И, будто сбросив с плеч какой-то тяжкий груз, закрыл редакцию, и спокойно пошёл домой на правый берег Уссури по крепко спящему уже городу, и даже на железнодорожном мосту, обычно очень гулком при проходящих поездах, ничто не нарушило ночную тишину.

А через день всего двумя подвалами на развороте газеты был уже напечатан этот мой материал. Прочитал и удивился: неужели это я его написал? И, правда, чудны дела твои, о Боже…

Вот что у меня