Прошло несколько дней. Я заболел и лежал в том домике в Харькове, где располагались члены украинского правительства, когда столицей Украины был Харьков. Этот дом занимал в свое время и первый секретарь ЦК КП (б) Украины Косиор. Очень хороший особняк, со всеми службами и гаражом, окруженный железобетонным забором. Там-то мне и сообщили, что Костенко вышел из окружения. Я попросил передать Костенко, чтобы он немедленно приехал ко мне и доложил о произошедшем. Я знал Костенко и с большим уважением относился к нему. Он приехал, и я его спросил: «Ну, как дела?». Он говорил всегда с юмором. «Да, ничего, – отвечает, – люди плакали, когда мы отступали». Спрашиваю его дальше: «А как люди, охотно ли вам помогали, когда нужно было кормить вашу конную группу?» «Да что вы! Только скажи, так резали кур, и телят, и свиней, и овес давали для лошадей. Все отдавали. Люди, как люди. Сильно плакали, жалели, что так вот сложилось, что Красная Армия вынуждена отступать».

Мне очень приятно было слышать, как он развенчивал заявления некоторых людей, у которых под влиянием личных переживаний сложилось неправильное представление об украинцах. Это тоже были честные люди, я ни капли не сомневаюсь в преданности товарища Москаленко и других лиц. Я только сравниваю, как в тот момент реагировал украинец Москаленко и как реагировал украинец Костенко. И тот, и другой основывались на фактах. Только один основывался на том, что украинская крестьянка выгнала его из коровника, а другой – на то, как он выходил из окружения с группой войск в форме советского воина. Украинцы все делали для того, чтобы способствовать выходу из окружения группы, которую вел генерал Костенко!

Когда мы стояли под Полтавой (еще до окончательного окружения Киевской группировки), у нас был подготовлен командный пункт в районе Ахтырки, между Харьковом и Сумами. Поэтому когда мы потом вынуждены были оставить Полтаву, то перебазировали свой штаб в Ахтырку. Ахтырка находилась в таком географическом пункте. что бойцы, офицеры и генералы, которые выходили из окружения от течения Сулы на Псел и Ворсклу, попадали потом раз в район Ахтырки. Впоследствии был командный пункт в Помирках. Часть людей, которая выходила из окружения на Харьков, попадала теперь в Помирки. Сюда пришел Москаленко, сюда же пришел и Костенко.

Грех не вспомнить о 116-й стрелковой дивизии. Сейчас, видя в Харьковском историческом музее ее знамя, многие удивляются: «Почему в таком хорошем состоянии?» Да потому, что в дивизии оно было уже третьим по счету. То, с которым начинали войну, было сплошь иссечено пулями и осколками: 116-я – одна из тех, что оказались в окружении под Киевом. В сентябре 1941 года дивизия была раздавлена наступавшими с кременчугского плацдарма гитлеровцами и исчезла из сводок и донесений. Из нескольких тысяч ее бойцов и командиров из окружения вышли пятеро: два офицера и три солдата. Они вынесли знамя части. Дивизия была сформирована заново. Это потом, в августе 1943 года она освобождала город Харьков и стала Харьковской.

Сражение за Оржицу завершилось. Однако мелкие стычки между немецкими частями и разрозненными группами красноармейцев еще продолжались. «Журнал боевых действий 125-й пехотной дивизии» приводит несколько таких эпизодов как образцов «фанатизма и упрямого ожесточения со стороны красных».

Так, один солдат был убит во время фуражировки, отряд под командованием некоего майора атаковал артиллерийскую батарею, находившуюся на отдыхе, кто-то через окно обстрелял комнату, где спали солдаты.

К вечеру немецкое командование подвело окончательные итоги сражения. Поражение 26-й армии было полным. Особенно страшной оказалась картина в районе с. Денисовка.

«Всякий, кто видел Денисовку, может это подтвердить. Это село представляло собой богатейший арсенал брошенных автомашин, повозок, разного рода вооружения вплоть до крупнокалиберных орудий. К тому же тысячи лошадей, пасущихся без седоков в ближайших окрестностях. Узкая дамба между Денисовкой и Золотухами стала сценой человеческой трагедии.

При попытке прорваться на север русские были сотнями уложены пулеметами 419-го и 420-го полков, а также 16-й танковой дивизии, которая держалась на северном берегу Оржицы. Справа и слева – болото. На дамбе, представлявшей собой слабое укрытие, лежали вплотную человек на человеке, все – мертвые».

Уже около полуночи солдаты 125-й пехотной дивизии получили новый приказ. Им предстояло на следующее утро выступить маршем на г. Миргород.

Бои закончились – разруха и хаос накрыли Оржиччину…

Из воспоминаний отца Романа Храпачевського Анатолия Храпачевського – его мама решила уехать из Лубен в Иржавец к их родственникам. Она поймала лошадь, нашла воз, они загрузились и поехали.

Коней на полях бродило очень много. Мама останавливалась, ловила свежего конягу, и они ехали дальше. За ними шло два немца, и когда мама перепрягали лошадей, то они их обгоняли, а с новым конем они их. Когда они их обогнали, из конопли вышли человек пять наших солдат, и с ними командир, и попросили у них дать им в то переодеться. Мама сказала (а это была правда), что у нее есть парадный комплект командирский и те отказались. После разговора командир вытащил из кобуры наган и забросил его в коноплю, а они поехали дальше. Это была последняя встреча с солдатами Красной Армии, вплоть до освобождения от немцев в 43-м году. Его он тоже хорошо помнит, как и начало войны.

Подъезжая к селу Оржице, что стоит на болотистой пойме реки Оржицы, они увидели высокую плотину, обсаженную толстыми ивами, насыпанную вдоль поймы. По всей насыпи, в основном с левой стороны, было много поломанных наших машин и убитых солдат.

О таком погроме Красной Армии он не помнит, чтобы видел где-то на фотографии или где-нибудь еще. На одной сожженной машине он видел обгоревшие трупы людей. Он подумал, что это были раненные, не смогли слезть с машины и сгорели. Еще видел наш перевернутый танк, не помнит, какой марки.

Помнит, что стоял страшный смрад (это было в начале октября, был солнечный день, но роев мух он не помнит), и мама ему закрывала голову и говорила: «Толечка, не смотри!», А ему все было интересно, но он ничего не понимал. По правой стороне плотины по полю ходили несколько немецких офицеров в фуражках с высокой тульей и шинелях.

По плотине они доехали до реки Оржица. Мост через реку был построен из различного военного хлама, скелетов машин, на которые были набросаны человеческие и лошадиные трупы, а по верху были проложены деревянные борта от машин, и по ним ездили, но нигде они никакой машины или телеги не встретили. Так они по этому мосту въехали в село Оржица. Село было сожжено и разбито, и только зеленели во дворах вишневые деревья.

От Оржицы они пошли в Иржавец, это 8—10 км оттуда. Не помнит, где они дели воз с конем и вещи, но дорогу к Иржавцу помнит.

На выходе из Оржицы были составлены и сожжены около пяти крупных и длинных куч из винтовок Мосина и другого ручного оружия, а перед этим кучами, у лагеря военнопленных, было место, огороженное столбами где-то по три-пять метров высотой с натянутой колючей проволокой. Там были собраны орудия разных систем, и еще всякое железо.

По дороге в Иржавец валялись раздутые лошади, мертвые, с выставленными прямыми ногами, и как снопы валялись убитые наши солдаты, наши красноармейцы. Они еще не воняли, и мама по дороге вынимала у них из карманов гимнастерок медальоны с записанными адресами, куда сообщить об их смерти. Он не читал, так как хорошо читать не умел, но когда пришли наши, мама эти документы отнесла в военкомат – там было много этих бумажек. Еще по дороге он видел много русских винтовок, воткнутых штыком в землю.

Так они дошли до Иржавца. Приняли их тетя Маруся с дядей Андреем, и они остались у них…

Вот воспоминания человека, прошедшего через весь ужас Оржицкого котла. Лев Иосифович Магомет, капитан, командовал в 1941 году артиллерийским дивизионом, который дислоцировался в Павурске. С самого начала войны участвовал он в боях. Пришлось отступать. На болотистых берегах реки Оржица в жестокой битве артиллеристы потеряли