Бивен пулей вылетел из чужого кабинета и ворвался в собственный.

— Ты что здесь делаешь? — заорал он.

Он перешел на «ты», даже не задумавшись. Минна вскочила со стула, в глазах плеснула паника. Несмотря на свой гнев, Бивен уловил противоречивые сигналы: на ней было плиссированное легкое платье с мелким узором из зигзагов и губная помада цвета то ли крови, то ли вишни. В то же время лицо выглядело изможденным, будто она плакала несколько часов подряд.

— Они увезли их, Франц.

— Кто?

— Они увезли их, а меня там не было.

— О ком ты говоришь, черт тебя возьми?

— О списке! Списке моих пациентов! Они приехали за ними этим утром в специальных автобусах!

Бивену пришлось сделать усилие, чтобы прокрутить фильм назад. Брангбо. Список. Менгерхаузен. Графенек.

— Моего отца тоже?

Она стояла прямо перед ним, и принаряженная, и опустошенная, и не доставала ему даже до середины груди.

— Я соврала тебе, Франц, — сказала она, опуская глаза.

— То есть?

— Твоего отца никогда не было в списке.

У Бивена больше не было сил орать.

— Зачем ты так поступила?

— Чтобы побудить тебя что-то сделать. — Она ухватила его за лацканы кителя. — Их надо остановить, ты понимаешь?

Гестаповец высвободился из ее рук и мягко усадил Минну на стул. Под легкой тканью летнего платья ее щуплое тело, казалось, сейчас рассыплется.

Бивен прошел к себе за стол и спросил:

— Ты знаешь, куда они направились?

— Думаю, в Графенек.

Он мог кое-кому позвонить. Возможно, замедлить ход машины, но никоим образом не остановить. Он сам был одним из ее винтиков.

— Я посмотрю, что могу сделать.

— Ты мне однажды уже это говорил. Удалось что-нибудь узнать о Менгерхаузене?

— Пока нет.

— Сволочь.

— Дело двигается. Я запросил его досье. Мы найдем способ…

— Ты лжешь.

Бивен замолчал. Его гнев уже утих. На Минне была шляпка, на которую он только сейчас обратил внимание: что-то вроде колпака из тонкой ткани, может, из льна, с богатой вышивкой. Это привлекало внимание, но лишь для того, чтобы взгляд спустился ниже, на тонкое лицо, состоящее из одних глаз. Томное изнеможение гарема…

— Я могу предложить тебе обмен, — неожиданно сказала она.

— Обмен?

— Я позвонила Краусу. Он рассказал мне про вашу утреннюю вылазку.

— И что?

— А то, что тип от вас ушел и вы не знаете, как он выглядит.

— Точно.

— У меня есть способ узнать, какое у него лицо.

— Какой способ?

— Муляжи в мастерской Рут. Я уверена, что можно найти ее журнал регистраций и определить слепок Краппа среди тех, которые висят на стене.

Новый приступ гнева.

— Ну и плевать! — прорычал он. — Это слепок с его изуродованной физиономии! А нам нужна его маска!

— Я знаю человека, способного по муляжу воспроизвести протез, который он носит сегодня.

— Кто?

Минна не ответила. Решимость стерла с ее лица следы слез и тревоги. Она была так же ослепительна, как любая Адлонская Дама.

— Обещай, что ты встретишься с Менгерхаузеном.

— Минна, не играй со мной в эти игры.

— Обещай мне.

Франц подумал об уходящем времени: Пернинкен вот-вот отстранит его, Грюнвальд с минуты на минуту свалится ему на голову, завтра Veteranenparade, и Крапп, который пройдет маршем у него под носом среди тысяч искалеченных и изуродованных…

— Клянусь.

— Сегодня?

— Минна, ты не можешь…

Она встала и взяла сумочку.

— Сегодня, — бросил он, — клянусь.

Она снова села и перехватила его взгляд.

— В свое время в «Studio Gesicht» Рут Сенестье работала под руководством одного очень талантливого хирурга, который тоже когда-то был скульптором.

Бивен понял, что Минна говорит о том «гении», которого упоминал архивариус из Красного Креста. Она поднесла ему выход на блюдечке.

— Ты знаешь, где он?

— Да.

Он посмотрел на часы:

— И он сможет восстановить маску меньше чем за двадцать четыре часа?

— Не знаю. Надо у него спросить.

— Где он, Минна?

— Ты мне даешь слово насчет Менгерхаузена?

Он сжал кулаки: уже очень давно никто из штатских не смел говорить с ним в подобном тоне. А может, и вообще никогда.

— Даю.

Она открыла сумочку, как будто хотела достать пудреницу. Вместо этого вытащила сложенный вчетверо листок бумаги и подтолкнула его по столу к Бивену.

Он развернул бумажку и прочел. Это был адрес человека, который ему нужен.

— Это шутка?

— Нет.

Он встал.

— Мне надо переодеться. Подожди здесь.

Это был мир меновой торговли и скидок. Что-то вроде блошиного рынка, где продавали всегда себе в убыток. За последние годы в Берлине образовалось несколько еврейских гетто. Все, что касалось Juden[112], отодвигалось подальше, их загоняли в зоны, отрезанные от арийского мира. Все стены у подножия этих домов были обклеены объявлениями, извещениями об импровизированных аукционах, срочных распродажах… Там всегда стояли лотки, навесы, лежали расстеленные на земле ковры со всяким добром, которое эти невольные маргиналы пытались распродать хоть за гроши, чтобы попытаться бежать из Германии.

На сегодняшний день эти барахолки производили тем более щемящее впечатление, что у евреев не оставалось ни единого шанса покинуть Германию — начиная с первого сентября границы страны были закрыты.

Профессор Ицхок Киршенбаум жил не в самом Шойненфиртеле («квартале хижин») рядом с предместьем Шпандау, а рядом, в нескольких улицах от него. Минна и Бивен сначала зашли в мастерскую Рут Сенестье и без труда нашли нужный слепок — каждый протез имел свой номер, указанный в журнале рядом с именем раненого.

Минна была удивлена состоянием квартиры Рут. Все было на своих местах. Интересно, провела ли Крипо, забрав тело Рут, хоть какой-то обыск. Уж лучше бы здесь все перевернули — это бы свидетельствовало хоть о каком-то интересе со стороны полиции. Но на самом деле всем было плевать.