Может, убийца работает в одном из этих заведений? Курьер? Охранник? Нацистский офицер, чья контора где-то неподалеку? В любом случае он тоже видел эту афишу. И конечно же, видел, что адлонские красотки тоже ее видели… Неужели Йозеф Крапп?

— Подожди меня, — приказал он Грете.

Он зашел в лавочку и купил афишу, с невинным видом расспрашивая продавца. Это единственный экземпляр? А много других таких продали? Кто-нибудь интересовался этим фильмом или этой картинкой? Торговец рассеянно отвечал — и его ответы были еще рассеяннее. «Der Geist des Weltraums» был фильмом категории «Б», вышедшим в 1932-м. Не имевшая продолжения попытка немецкого кино вторгнуться в область научной фантастики. Он, продавец, выставил эту афишу, потому что, на его вкус, она лучше, чем сам полнометражный фильм, — она по крайней мере действительно будит воображение.

Симон был согласен. Она, можно сказать, «разбудила воображение» сверх всякого ожидания. Пока продавец сворачивал маленькую копию (сантиметров семьдесят на сорок), Симон беспрестанно озирался. У него было ощущение, будто он крадет священный предмет, похищает золотое руно.

Позади деревянного прилавка висело большое зеркало. Симон видел в нем Грету, ожидавшую его снаружи, безразличных зевак… Он искал какой-нибудь силуэт, взгляд. Представлял себе настороженного убийцу, с ужасом наблюдающего, как уносят его фетиш.

Вдруг он заметил прислонившегося к отделанной искусственным мрамором колонне мужчину, следящего за ним из-под надвинутой шляпы. На том был длинный кожаный плащ, что служило опознавательным знаком: гестапо. Бивен посадил на хвост Грете еще одного телохранителя? Нет, человек не интересовался красавицей-берлинкой, стоявшей всего в нескольких метрах от него.

Он не моргая уставился на Симона в его фланелевом костюме.

Слежка велась за ним.

— Я ничего не понял в твоем досье.

С волнистой челкой, закрученными усами и сутулой спиной Грюнвальд принадлежал другой эпохе. К тому же он любил принимать позу прусского офицера, закладывая руки за спину, опираясь на правую ногу и согнув другую. В высоких лакированных сапогах он напоминал кавалериста времен Франко-прусской войны, оставившего свою лошадь снаружи, чтобы покрасоваться при дворе Вильгельма II.

Внешне гауптштурмфюрер ничем не походил на нациста. Преступное безумие буйно цвело только у него в голове. А вот там — да, он, без сомнений, душой и сердцем принадлежал Коричневому дому.

Он был одним из самых жестоких офицеров гестапо — а за такой знак отличия шла суровая борьба. Это ему, например, гестапо было обязано первыми экспериментальными пытками с применением электричества. А еще он любил во время своих сеансов ставить шлягеры кабаре.

— Потрудись-ка объяснить.

Напрасный труд. Начать с того, что интеллект Грюнвальда куда ниже плинтуса. И потом, само досье представляло собой малоубедительную подборку разрозненных деталей: фрагменты из расследования Макса Винера, стандартные перепроверки гестапо, секретные сообщения блокляйтеров, свидетельские показания, не представляющие никакого интереса.

Главного там не было.

Главным втихую занимались Бивен, Минна и Симон. Главным было все то, чего Бивен не мог сказать и что привело его со товарищи этим утром в Мейерс-Хоф.

— А ты меня спроси, — примирительно бросил он. — И я тебе объясню.

Грюнвальд соизволил взять двумя пальцами папку за тканевый корешок и презрительно уронить ее на стол.

— У меня только один вопрос: с чего ты взял, что Йозеф Крапп наш убийца?

Это «наш» не оставляло сомнений: Грюнвальд поднялся на борт. И даже, не исключено, устроился за штурвалом. Бивен терпеливо объяснил — или попытался объяснить, — что вел параллельное расследование, связанное с фетишистами обуви. И Йозеф Крапп оказался во главе взвода.

— Да ну? А я ничего про это не читал.

— Я держу важные улики в надежном месте.

— Ты что несешь? Ничего надежнее штаб-квартиры гестапо быть не может.

Чтобы покончить с этой тягомотиной, Бивен решил его припугнуть:

— А ты задавался вопросом, что случилось с Максом Винером, тем Kriminalinspektor[115], которому сначала поручили расследование?

— Его уволили. Парни из Крипо сплошь ничтожества.

— Винер был одним из лучших сотрудников. Его не уволили. Он исчез.

Усы Грюнвальда дрогнули.

— Мне сказали, что его перевели.

— Да, на шесть футов под землю.

Гауптштурмфюрер выдержал удар. В гестапо все сидели даже не в катапультируемом кресле, а скорее на собственной могиле.

— Винер умер, потому что завалил расследование. Рейх не любит просерщиков.

— А мне кажется, что все было как раз наоборот.

Грюнвальд, который точно не изобретал шнапса, поежился, словно форма вдруг стала ему тесна. Он не любил такой способ выражаться. Всякие парадоксы, загадки…

— Винер умер, потому что докопался до того, до чего не следовало.

— Ты хочешь сказать, что, если мы преуспеем, нас тоже пустят на удобрения?

— Именно такого исхода мне и хотелось бы избежать, но эта игра что так что этак в одни ворота. Если провалим дело, нас ждет концлагерь. А если раскроем — картофельное поле.

Грюнвальд молчал. Его усы описали надо ртом полумесяц, как рога молодой коровы. Ему не хватало только монокля.

— А ты хоть догадываешься, в чем именно вся опасность?

— Нет. Но где-то там кроется настоящий скандал. Скандал, который мы не должны вызвать.

— Но вряд ли весь сыр-бор только из-за того, что Крапп один из наших.

Бивен был согласен: нацист, убивающий женщин, — это, конечно, погано. Но еще не конец света.

Грюнвальд сделал пару шагов, опустив голову и положив правую руку на гарду своего кинжала. Удачное подражание Пернинкену, который, в свою очередь, вдохновлялся примером обожаемого фюрера.

— И каков твой план? — наконец спросил он.

— Мы должны объявить его в розыск. Подключить всех наших людей. Предупредить блокляйтеров. Крапп не должен выскользнуть из сетей Черного ордена.

Грюнвальда это, кажется, не убедило. Бивен зародил сомнения в его голове.

— Если мы его возьмем, — спросил он, — что ты собираешься делать?

— Передать его правосудию, чтобы он должным образом предстал перед судом.

— Я серьезно говорю.

Бивену совершенно не хотелось раскрывать свой план ликвидации на польском фронте. Личное дело.

— Прикончить как собаку и молиться, чтобы с нами не поступили так же.