– Прекрасно, – спокойно кивнул Сент-Экс. – Я заберу кассу в Буэнос-Айрес.

И он улетел, оставив удрученного воришку один на один с кредиторами.

* * *

Еще не успела пройти эйфория, вызванная триумфальным шествием Мермоза по Аргентине, как все было внезапно омрачено плохими новостями, полученными Сент-Экзюпери сразу по приземлении в Пачеко с почтой для Патагонии. Его друг Гийоме, в одном из своих обычных почтовых рейсов, которые он выполнял раз в две недели, не приземлился в Мендосе через два с половиной часа после того, как взлетел с аэродрома в Сантьяго. Он пропал где-нибудь в Андах, и это в середине июня, который в Южном полушарии столь же холодный, как северное Рождество.

Измотанный обратным полетом с юга, Сент-Экзюпери немедленно вылетел в Мендосу, расположенную в 600 милях к западу. Гийоме вылетел из Сантьяго в предыдущий в четверг, но вынужден был вернуться, задержанный обильным снегопадом. Он снова поднялся на следующее утро, в пятницу 13-го, и, игнорируя неблагоприятный прогноз погоды, исчез в горах. Снежная буря прекратилась только в воскресенье, день, когда Сент-Экс достиг Мендосы, но не нашел никаких следов самолета Гийоме по всей железной дороге через Анды, маршрут, рекомендованный Дора при пересечении горного хребта. Вершина этого перевала, отмеченная гигантской статуей Христа, была не выше 13 тысяч футов, достаточно для возможностей «Потэ-25», высотного самолета, имевшего потолок высоты в 20 тысяч футов. Гийоме, очевидно, выбрал другой маршрут, и никто не знал, какой именно и как далеко в замороженную горную цепь он проник.

Вдобавок к этому «Аэропосталь» имела в наличии еще лишь один «Потэ-25». За штурвалом сидел Пьер Дели, отбывший из Сантьяго, чтобы исследовать чилийскую сторону горного хребта. Сент-Эксу ничего не оставалось, как изучать западные склоны в открытой кабине «Лате-26», который едва мог подняться на высоту в 15 тысяч футов, значительно ниже ледяных пиков, неприступной крепостью упиравшихся в синее небо где-то над ним.

Проходили дни, сменяющиеся морозными ночами, и с каждым новым закатом на сердце у Сент-Экзюпери становилось все тяжелее. Вдоль и поперек облетал он массивную горную цепь, прокладывая свой путь по ущельям, насколько отваживался проникнуть внутрь, резко уворачиваясь от внезапно вырастающих на пути утесов и все время вытягивая шею, пытаясь на резком ветру разглядеть внизу хоть какой-то намек на присутствие потерявшегося друга. Но тщетно – снега лежали в своей первозданной красоте, долины безжизненно пусты, вмерзшие в тишину вечности. По возвращении в Мендосу он, полузамерзший, пошатываясь, выбирался из кабины самолета, и его встречали грустные вытянутые лица: «Анды, товарищ, зимой… Вы и представления не имеете, каково там!»

Прошел понедельник, затем вторник. Пограничники, которым платили за поимку контрабандистов, увеличивающихся в количестве в теплые месяцы, тоже ничего не сообщали.

Летчик, пропавший в горах? Они не видели никого. В отчаянии Сент-Экс даже вошел в контакт с несколькими горными контрабандистами, пытаясь упросить их отправиться на поиски пилота. Человек! В разгар зимы? Нет, господин. Рисковать жизнью, и ради чего? Найти тело? Анды зимой не отпускают свои жертвы.

В Сантьяго, куда Антуан прилетел, чтобы присоединиться к Дели, реакция оказалась схожей. Чилийские чиновники советовали отказаться от тщетных поисков. Даже если бы Гийоме и выжил в катастрофе, что само по себе сомнительно, он погиб бы от холода в самую первую ночь. «Там, наверху, если вас застала ночь, она превращает вас в лед».

Наступила среда, и она пробежала без известий о пропавшем летчике. Истекло пять дней. Пять дней в середине зимы. Никто на памяти живущих не выжил, проведя в Андах больше четырех дней, и не рассказал об этом. Бесполезно надеяться: Гийоме исчез. Но тем не менее, они искали, с надеждой, рожденной оцепенелым отчаянием. Четверг прошел снова без результата. Что такое человек или даже самолет среди этих монументальных пирамид изо льда? Зрелище всех этих пиков, укутанных в бело-фиолетовые доспехи, так подавляло Сент-Экса, что он писал матери: «И сотне эскадронов, пролетающих здесь в течение сотни лет, не удалось бы закончить исследовать эту огромную горную цепь…» В письме, написанном матери спустя некоторое время после этого, он рассказывал, как с изумлением наблюдал «зарождение лавины» на немыслимой высоте в 20 тысяч футов. «Пики извергали снег, подобно вулканам, и мне казалось, будто вся гора начинала кипеть. Красивая гора высотой в 7200 метров (бедный Мон-Блан!) и шириной в две сотни километров. Столь же недоступная, конечно, как крепость, по крайней мере зимой (а у нас, увы, все еще зима!), и над ней в самолете чувство потрясающего одиночества».

И наступил рассвет пятницы, более серый и более иссушающий надежду, чем когда-либо. Миновала неделя со дня исчезновения Гийоме. После того как Сент-Экс потратил все утро на дальнейшие бесплодные поиски, он угрюмо поедал свой ужин в одном из ресторанов в Мендосе, кто-то ворвался туда с потрясающей новостью: «Гийоме… Гийоме жив!»

Сент-Экзюпери выбежал. Позади него нарастал хор радостных и возбужденных возгласов, так как в течение всех этих дней газеты писали только о пропаже и ни о чем другом, то теперь и друзья, и просто незнакомые люди были охвачены порывом стихийной радости. Невероятно и удивительно: чудо свершилось!

Уже через двадцать минут Сент-Экзюпери поднялся в воздух, прихватив с собой двоих механиков – Аври и того самого Жана-Рене Лефевра, который отремонтировал «бреге» Бурга той незабываемой ночью вблизи мыса Боядор. Телефонный звонок поступил из полицейского участка в городке Сан-Карлос, расположенном на некотором расстоянии к югу. Туда прискакал на лошади, чтобы сообщить о случившемся, муж женщины, пасшей стадо и нашедшей Гийоме. Сент-Экзюпери не имел никакой карты этого района, но, взяв курс и ориентируясь по верхушкам деревьев, растущих вдоль грунтовой дороги, он рассчитывал на успех. Так оно и произошло. Спустя некоторое время он заметил необычное скопление автомобилей и всадников на лошадях на дороге. Гаучо неистово махали самолету, пролетающему над их головами, и, не колеблясь ни секунды, Сент-Экс «перемахнул» через ряд тополей и спустился на ближайшее поле, где ему удалось остановиться на самом краешке канавы.

«Как только мы сели, – вспоминает Лефевр, – тут же помчались обнять Гийоме. Мы бежали, словно безумные, но обезумевшие от радости… Обычно столь спокойный, даже он не мог сдерживать слезы». Сент-Экс сжал в объятиях истощенного, небритого Анри, обветренного бродягу в чьем-то чужом пальто и разбитых ботинках. Запавшие глаза и щеки со следами обморожения, изможденное лицо и большая правая рука, обмороженная настолько, что в ней едва теплилась жизнь, чтобы ответить благодарным рукопожатием. «Я сделал это… – и это все, что он мог выдавить из себя, – я сделал то, что, клянусь, даже животное не смогло бы».

– Я видел тебя, но ты не мог меня заметить, – сказал Гийоме позже Антуану, вспоминая, как увидел самолет, пролетающий над ним в горах.

– Но как ты догадался, что это я?

– Никто другой не осмелился бы пролетать так низко.

Когда Сент-Экс сидел у кровати друга, как заботливая сиделка, возвращая его к жизни, невероятная история выплывала по кусочкам, подобно тающим льдинкам на весенней реке. Блокированный бурей, обрушившей пятнадцать футов снега на чилийские склоны Анд, Гийоме отказался от маршрута вдоль Транс-Андской железной дороги и попытался пересечь горы дальше к югу. Незадолго до этого группа говорящих на французском языке охотников за гуанако рассказала ему о другом маршруте через Лагуна-Диаманте, кратерном озере, расположенном на высоте 10 тысяч футов во власти ледяного конуса вулкана Майпу. Он уже достаточно углубился в горы, набрав максимальную для «потэ» высоту в 20 тысяч футов, когда самолет внезапно завертело в снежном вихре. «Крутясь вокруг своей оси, словно шляпа, – как позже писал об этом Сент-Экс, – его самолет продолжал снижаться… снижаться… Тринадцать, двенадцать, одиннадцать тысяч футов»… Анри сумел только отпустить штурвал и с мрачной безнадежностью повиснуть на перекладинах, чтобы предохранить ремни безопасности от разрыва при попадании в очередную воздушную яму, и ждать неизбежного крушения. Тут неожиданно сквозь завесу кружащегося снега он различил чернильные воды Лагуна-Диаманте прямо под собой. Согреваемая подводными ключами, бьющими прямо из ее вулканических глубин, темная гладь никогда не замерзала, обеспечив ослепленному пилоту надежную веху, нечто, за что можно было уцепиться в этом беспорядочном хаосе несущихся со всех сторон белых хлопьев.