Незаметно тянулся день. Уютный и спокойный, может быть, по-настоящему выходной.

Кира косилась на Гошку, но, к своему удивлению, не ревновала. И пацаненок был смешной, и не злой совершенно, и с таким интересом смотрел и слушал… как-то хотелось его учить.

А ревность…

У него только мама. А у нее только папа. Так вот сложилось… вот еще сложить бы их вместе!

Ну ничего, Кира очень постарается. Вот дурачье ж эти взрослые, своего счастья не видят! Зато она все прекрасно понимает! Подождите у меня, никуда вы не денетесь! И Кира подмигнула Розе Ильиничне, которая пришла забрать грязную посуду.

Получила в ответ одобрительный взгляд – и расцвела. Точно – никуда вы, голубчики, не удерете от своего счастья! Коллективом отловим! И – к светлому будущему!

Моему…

Русина, поместье великого князя Гавриила Воронова.

- У нас все готово, князь.

Жом Пламенный серьезно смотрел на Гаврюшу.

Да, жертвоприношение! Да, Хелле! И что?

Вот как еще убедить этого полудурка? И скомпрометировать, кстати говоря?

Только одним способом. Провести жертвоприношение, если уж ему так охота! Пусть… и люди готовы. Готово и дерево для жертвенного костра, и ячмень, и сосуд для крови – все, как описал Гаврюша.

Сам князь, одетый в черный балахон на голое тело, тоже находился рядом. Сжимал обсидиановый нож, который Пламенный привез из Звенигорода, и был весьма и весьма серьезен.

- Можно начинать?

- Сейчас… луна взойдет.

Перекресток трех дорог.

Найти несложно, окружить солдатами еще проще. Главное, расставить их так, чтобы никому не было видно лишнего. Ни к чему.

Компроматом на таких фигу с кем попало не делятся!

А вообще, очень удобное место. И недалеко от поместья, и рядом с лесом, и речка неподалеку – дорога и идет вдоль речки, а потом ответвляется к лесу.

Гавриил лично начертил круг.

Мишель установил в его центре корзину с ячменем. Рядом с костром. Там же стояла чаша с водой.

Гавриил вздохнул – и прошел в круг. Чувствовал он себя явно неуверенно. Но – назвался груздем, пожалуй на сковородку!

Гаврюша взял факел и поджег его.

- Приведите жертву.

Пламенный кивнул – и в круг втолкнули связанного человека.

Мужчина, лет сорока, по виду из благородных, связан плотно, как колбаса, рот заткнут, чтобы не мешал своими высказываниями жертвоприношениям… Гавриила он явно узнал, бешено завращал глазами, но кто там его спрашивал?

Это жертвоприношение, здесь не место эмоциям.

- Хелла, к тебе взываю!

Гавриил затушил факел в ритуальной чаше. Потом трижды обошел противосолонь вокруг костра, включая в этот круг и жертву. Окропил человека водой из чаши, в которой затушил факел.

Посыпал ячменем.

А потом воздел кинжал.

- Хелла, твоим именем! Тебе посвящаю!

Нож опустился.

Правда, попал Гаврюша не с первого раза, пришлось еще дважды бить, прежде, чем человек замер, испустив последний вздох.

Тишина стояла такая, что казалось, слышно даже тяжелое дыхание Пламенного.

А потом…

Совы летят бесшумно. А потому, когда над костром возник белый призрак, все шарахнулись, а Гаврюша как-то тоненько, по-бабьи взвизгнул.

- Ой, мама!

Насчет мамы – неизвестно. Но визг его не уберег.

На светлейший лоб шлепнулся крупный шматок птичьего помета. Жирный такой… сова явно не голодала. И еще один – контрольный.

Птица сделала круг – и улетела в темноту, ехидно разухавшись откуда-то из леса. Оно и правильно, озверевший Гаврюша выхватил у сына пистолет и высадил по лесу малым не всю обойму.

Птице, правда, не повредил. Но какое-то дерево точно пострадало, метнулось в темноту нечто крупное… животное какое?

Да, наверное…

А Гавриил разразился таким матом, что конюх Гришка, которому вчерась кобыла на ногу наступила, почувствовал бы себя жалким дилетантом. От как благородный-то господин скажет, так сразу чувствуется и опыт, и умение…

Учиться надо!

А не кобылам под хвост заглядывать!

Пламенный благоразумно молчал. В принципе, и так все было ясно. С тем же успехом лично Хелла могла бы возникнуть над костром и плюнуть Гаврюше на крохотную и тщательно маскируемую плешку на макушке.

Жутко это…

Когда белый призрак, на белых крыльях… вот сейчас Пламенный и прочувствовал. И осознал.

И передернулся.

Решение о ликвидации Петера принимал именно он, пробивал тоже он, приказы отдавал он… Так что и ответственность его.

Когда считаешь, что ТАМ ничего нет и не будет – не так страшно. Ясно же, там пустота, и жить надо здесь. А вот когда тебя вдруг примораживает, и ты осознаешь, что боги живы…

Что колокол звонил не просто так…

Что пушка стреляла не из-за происков врага….

Вернусь в Звенигород – прикажу снять обе реликвии и переплавить к едрене вше!

* * *

В том, что Тимка утянулся вечером на рыбалку, ничего удивительного не было. Мать ему сунула кусок хлеба, натертый чесноком, дала луковку и кусок вяленой же рыбы – и рукой махнула.

Иди, сынок.

Рыбаком Тимка был удачливым, и в вершах его перебывало немало крупной рыбы. Считай, семья с нее и жила. Батька-то горькую попивает частенько, а когда пьянка да гулянка – не до работы. Тимка и то уж решил, что как подрастет чуток, так выкинет отца за порог. Ишь ты, мать на поденщине горбатится, лишь бы мелких прокормить, а он только и знает, что пить да гулеванить!

Но пару лет еще подождать придется, сейчас Тимка маловат. Хоть ему и четырнадцать, а все одно, со взрослым мужиком ему не сладить, и надел свой не поднять.

Сейчас, зимой, конечно, какая рыбалка!

Но вершу установить можно. Тимка так и делал, а чтобы за ним не увязались, ходил вечером. Ночью даже…

Честно говоря, рыбачил он у господского дома. Неподалеку…

Тор Гавриил рыбку ловить любил, а потому у поместья ее часто прикармливали. И рыба там была хорошая, крупная, жирная… только вот вряд ли он с пониманием отнесется к Тимкиным нуждам.

А и плевать!

Маменька и малышня голодать, пока он жив, не будут!

Когда Шарик, взятый с собой за компанию, вдруг заскулил, прижал хвост и потянул Тимку в темноту, паренек послушался сразу. Собака – зверь умный, зазря не сбрешет, значит, чует недоброе. А что сказать не может, так и сам дураком не будь!