Весной 1931 года Сект был вынужден опять встретиться с Гитлером. После встречи Сект с готовностью заявил, что следует рассматривать национал-социалистическую партию как «спасительный фактор» и что он доверяет ей сыграть эту милосердную роль во внутриполитических комбинациях рейхсвера. Однако, несмотря на подобное заявление, Сект поставил условие. Сект должен оставаться Сектом, и он должен блюсти свой характерный стиль. Гитлер, естественно, горячо заверил, что все так и будет. Сект, конечно, хотел воспользоваться патриотическим пылом национал-социалистов, сохранив при этом характерные особенности и независимость армии. Разумеется, он имел представление о связи гитлеровской партии с консервативными силами в правительстве. Остается только удивляться подобной недальновидности Секта.

Гинденбург, вероятно благодаря приобретенной с годами мудрости, оказался более проницательным. Он понимал, что захват Гитлером власти может привести к осложнению отношений с Францией, Польшей и Чехословакией, и хотел уберечь людей от ужаса следующей войны. Кроме того, он надеялся, что положительное решение проблемы разоружения и ослабление экономического кризиса приведет к тому, что отбросы общества, собравшиеся в гитлеровской партии, постепенно исчезнут. Но разве можно было в тот момент не учитывать тотальную безработицу и резкое сокращение заработной платы? Брюнер упорно боролся за отсрочку всех репарационных выплат и за признание права Германии на перевооружение. Ему удалось продвинуться в этом направлении, но, из-за недальновидности Франции, он не сумел осуществить попытку аншлюса Австрии.

Гинденбург обладал слишком незначительной властью, чтобы остановить ход событий. Неуклонно росло влияние гитлеровской партии и число ее членов. Слишком заметное соперничество между «Стальным шлемом» и CA послужило причиной встречи Гитлера, Шелдте и Дюстерберга. На встрече Гитлер заявил, что когда он придет к власти, то пошлет за военным министром и спросит, сколько денег потребуется на перевооружение, «…если он скажет – двадцать, сорок, шестьдесят, даже сто миллиардов марок, он получит их… тогда мы будем перевооружаться, перевооружаться, перевооружаться до тех пор, пока не будем готовы, а тогда… тогда…». «Тогда», – вставил Дюстерберг, – мир снова сомкнет против нас свои ряды. Вы получите Вторую мировую войну и проиграете ее, как мы проиграли последнюю». На это Гитлер ответил: «Я расстреляю любого, кто хоть словом обмолвится о перевооружении!» Дустерберг хотел возразить, но Гитлер завопил: «Расстрелять его… Расстрелять!» На этом лидер «Стального шлема» прервал встречу, и в его душу стали закрадываться сомнения, не был ли человек, с которым он встречался, обычным невропатом.

Годом позже Герман Раушнинг, глава данцигского сената, в то время поддерживавший национал-социалистическое движение, стал свидетелем того, как за чашкой чая в своем загородном поместье Гитлер откровенно высказывался, что непременно отыграется за все после прихода к власти. Он не преминул подчеркнуть, что поведет войну. Ему не нужны генералы. Если война будет проиграна, он втянет мир в новую катастрофу. Германия никогда больше не будет сдаваться. Высказавшись, он начал напевать мелодию из сцены пожара – заключительного эпизода оперы Рихарда Вагнера «Гибель богов». Трудно сказать, были ли эти высказывания частью серьезного плана или не более чем фантазией живого, но легко поддающегося переменам настроения человека.

XI

А тучи все сгущались. Осенью 1931 года консерваторы, посчитав, что наступает нужный момент для того, чтобы нажить политический капитал на неприязни, окружавшей канцлера, отбросили осторожность и в Гарцбурге вступили в союз с Гитлером. В числе присутствующих были Сект и ряд прусских принцев. С этого времени известные промышленники, такие, как Тиссен, начали финансировать движение. Ситуация накалялась. Не только Гитлер мог наживаться на страданиях, были и другие. Множились ряды сторонников Гитлера, но множились и ряды коммунистов.

Во всех больших городах происходили уличные бои между CA и «Рот Фронтом». Между Красной армией и рейхсвером по-прежнему сохранялись прекрасные отношения, однако это не мешало коммунистам вести революционную пропаганду. Напротив, с каждым днем она становилась все активнее. Рейх тут же разделился на два противоборствующих лагеря доведенных до отчаяния людей.

Трудно было одновременно подрезать крылья обеим фракциям, и, вероятно, потому, что активность левых была в какой-то мере просто реакцией на усиление действий со стороны правых, Шлейхер, Брюнинг и Гаммерштейн-Экворд взвешивали возможности силового подавления национал-социалистического движения. Поскольку Гаммерштейн-Экворд считал, что теперь без помощи республиканцев не обойтись, Шлейхер связался с майором Майром, офицером рейхсвера в отставке, ставшим одним из лидеров боевой организации социал-демократов Reichsbanner. К сожалению, в этой организации с подозрением относились к генералам, и акция оказалась практически нерезультативной. Тогда Шлейхер обратился к президенту с предложением вместе с профсоюзами развернуть широкомасштабную деятельность, направленную против радикализма правых. Но Гинденбург считал, что национал-социализм подавить невозможно.

Сложно оценить подобное высказывание, принимая во внимание, что в то время Гинденбург уже страдал тяжелым умственным расстройством. Брюнинг рассказывал, что периоды просветления чередовались у Гинденбурга с периодами полного бездействия. Вероятно, Гинденбург осознавал происходящее. Когда его избрали президентом, он сказал канцлеру Лютеру, что останется на посту до глубокой старости. Предчувствие Гинденбурга оправдалось. Этот старый, слабеющий человек, последний руководитель Генерального штаба, оказался единственным оплотом сопротивления гитлеровским анабаптистам XX века.

За Гинденбургом по-прежнему стояла армия. Генералы и офицеры Генерального штаба были в основном консерваторами. Правда, трудно сказать, какое влияние они имели на молодых офицеров, инстинктивно симпатизировавших идеям национализма нового движения, но точно известно, что офицеры с большим энтузиазмом встретили Гитлера, посетившего в то время крейсер «Кельн». Однако не вызывало сомнений, что приказ, отданный достойным почитания президентом, будет беспрекословно выполнен, даже приказ бороться с национал-социалистами. Слишком незыблемой была прусская традиция!

Не то чтобы армия в течение этих месяцев была сама по себе или перестала в отдельных случаях придерживаться традиционной роли. Брюнинг, как мы помним, уверенно добивался успехов в сфере международных отношений, и, естественно, вставал вопрос, что предстоит сделать в случае признания права Германии на перевооружение. Шлейхер предполагал отказаться от всех видов наступательного оружия и преобразовать армию в милицию по швейцарскому образцу. Шлейхер обсуждал эту идею с майором Майром и встретил, по крайней мере, с его стороны одобрение. Хольтерман, руководитель Reichsbanner, вполне благосклонно отнесся к этому предложению. Однако план Шлейхера вступил в полное противоречие с мнением Генерального штаба. Когда в 1932 году военные писатели начали обсуждать вопрос в отношении милиции, они встретили жесткое сопротивление со стороны сторонников Секта в войсковом управлении. Пока еще на Бендлерштрассе его влияние было решающим. Группировка Бломберга – Рейхенау оставалась в меньшинстве, а вскоре отпал и Бломберг. Упав с лошади, он получил сотрясение мозга, и Брюнинг, опасавшийся национал-социалистических склонностей Бломберга, ухитрился избавиться от него, назначив руководителем группы по разоружению в Женеве.