Когда же осажденной армии предстояло держать оборону в стесненных условиях, от лошадей приходилось избавляться. Из той же Риги во время осады 1709–1710 гг. несколько сотен кавалеристов с лошадьми были отправлены в Пернов уже на второй неделе осады. Однако они не смогли прорваться через порядки осаждающих и были принуждены с потерями отступить в крепость [824]. В первых числах января шведы сами застрелили более ста лошадей, т. к. усилился недостаток фуража. Помимо этого, многие лошади бродили по Риге и предместьям без хозяев и корма, затем падали и околевали [825].

Туши убитых при бомбардировании лошадей и коров также представляли опасность для осажденного города угрозой эпидемии. Поэтому коменданту следовало позаботиться о том, чтобы падаль оперативно закапывали, как это было в Дерпте [826].

Ситуация с избавлением гарнизона от своих лошадей повторилась в Тенингене. Соединенные войска Петра и датского короля «прижали» шведскую армию к этому городу, резиденции Голштинского князя, в феврале 1713 года. Городские власти обещали царю соблюдать нейтралитет и не впускать в город шведов, однако при наступлении союзников шведы в город все-таки вступили. Таким образом, ни осажденный, ни осаждающий не готовились к осаде Тенингена. Перед тем как запереться в Тенингене, шведы избавились от своих лошадей: «Лошадей в войске неприятельском оставлено толко 1800, а досталных перестреляли» [827]. Когда же шведский корпус вошел в крепость, оттуда были выгнаны офицерские и драгунские лошади[828]. В письме от 3 марта 1713 года Г. И. Головкин переслал гетману Скоропадскому реляцию о начале осады: «Повседневно начали из швецкого войска к нам дезертеры переходить из конницы немецкой вдруг человек по 20, по 30 и больше, которые сказывают, что неприятель, видя себя в таком от наших утеснении и имея в провианте, а наипаче в фураже скудость от конницы своей, которая при нем 8 полков, оставил токмо 2000 лошадей и с офицерскими, а прочих всех лошадей перекололи и перестреляли» [829].

Беженцы стекались в города со всей округи еще до начала осады, поэтому имеет смысл выглянуть за стены города и посмотреть на ту опасность, от которой укрывались лифляндские, эстляндские, ижорские, финские и пр. селяне. Касаясь действий русских армий в Прибалтике, шведские и прибалтийские источники неизменно рисуют мрачную картину разорения, грабежа, массовых убийств и т. п. [830]. «Пока король ежедневно собирал свежие лавры в Польше, наши бедные границы в Ливонии оставались открытыми грабежам и варварству русских, которые, как только открыли себе путь взятием Нотебурга, совершали самые ужасные жестокости» [831]. Так писал Адлерфельд, и можно лишь уточнить, что набеги совершались задолго до взятия Орешка.

Совсем скоро после нарвского поражения, 5 декабря 1700 г., Петр повелел Шереметеву с «конницею новгородскою и черкаскою» «итить в даль, для лутчаго вреда неприятелю», при этом «ближних мест беречь (для последующаго времени)» [832]. Через год Шереметеву снова указано «с ратными конными и пешими людми быть в генералном походе, и итти за Свейской рубеж, розведав подлинно о неприятелских людех, для поиску и промыслу над оными непрятели и разорения жилищ их, куда воинской случай позовет» [833]. Из этих распоряжений видно, что, поскольку земля была ресурсной базой для войск, следовало наносить ущерб в глубине неприятельской территории, но сохранять в целости пограничные районы, которые могли пригодиться для обеспечения своей армии.

Нельзя не признать, что со временем армия Петра получила, несомненно, большие возможности (в первую очередь благодаря численности и составу конных частей) для ведения такого рода военных действий и достигла в нем несравнимо больших результатов, чем армия Карла. Вместе с тем и шведская сторона не была чужда тактики разорения, хотя и не слишком в ней преуспела. После нарвской конфузии, в декабре 1700 г., король приказал командующему в Ингерманландии генерал-майору Крониорту вторгнуться на русские пределы с целью взыскания контрибуций и разорения селений. С той же задачей Магнусу Стенбоку было приказано взять Гдов. Тогда же ижорские крестьяне совершали самостоятельные набеги через границу; хотя их действия не совпадали с планами Крониорта, сам король повелел разрешить им жечь, сколько они пожелают[834]. На другом направлении ливонские крестьяне в большом количестве участвовали в нападении на Печоры в феврале 1701 г. – они присоединились к шведскому военному отряду, чтобы грабить пограничную русскую территорию. Рейды шведских войск и ливонских крестьян на псковские земли продолжались всю зиму 1701 г. и позднее, ими были сожжены тысячи домов, взяты многие пленные[835].

Многочисленные свидетельства того, как ратные люди «жгли и разоряли без остатку» мызы, деревни и городки, содержатся в письмах Шереметева и его походном журнале. В качестве примера можно привести выдержку из отчета от 4 августа 1702 г., в котором фельдмаршал сообщал, что «посылал во все стороны пленить и жечь; и не осталось целова ничево, все раззорено и пожжено, и взяли твои государевы ратные люди в полон мужеска и женска полу и робят несколько тысяч, также и работных лошадей, а скота с 20 000 или больше, кроме того, что ели всеми полками, и чего не могли поднять, покололи и порубили; а я чаю, что вдвое больше будет» [836]. Петр явно одобрял образ действий Шереметева: «Борис Петрович в Лифляндах гостил изрядно доволно, и взял нарочитых 2 да малых 6 городов…; полону с 12 000 душ, кроме служивых»[837].

Официальная российская историография признавала жестокость методов ведения войны уже по результатам кампании 1701 г., но рассматривала их как неизбежность и находила им объяснение: «Правда, что то причиняло во оной земле довольно плача и жалоб; только надобно ведать, что калмыков и татар в узде держать не могли, а кроме того казалось, что правды воинские дозволяли делать всякие неприятства против неприятеля так непримирительного; а наипаче для того, что шведы в прошлые войны делали еще злее в русской земле»[838].