Однако новая война начиналась по новым правилам: «По мызам немецким караулы стояше, сена и соломы взимати не даяше, ниже скота упряжных взяти, но в земли чуждей купити воем [воинам] велише…» [849]. Такое бездействие в отношении неприятельской земли, по мнению летописца, привело к поражению россиян под Нарвой, и лишь с началом активных боевых действий война вошла в «привычное» русло с поджогами и погромами. «Се же мы тому виновни быша, егда под Ругодивом стояще, шведов не побиваше, земля их не плениша и ниже пленников взимайте; но всегибельнаго времени ожидаше, дондеже грех ради наших, сами от шведов пленены быша и многия ругательства прияша; а еже бы землю их пленили и сердца их страшили, тогда бы и грады их страху предавали, к подданству приводили… Как же стали шведы российских вой побивати, тогда же стали и наши вой деревни их зажигати и кирки разоряти»[850].

Религиозное мировосприятие формировало устойчивый образ противника (шведов автор считал «врагами божьими, иконоборцами и прелютыми люторанцами», подробно перечисляя их «ереси»); с ним же было связано отрицательное отношение к повелению в армии не соблюдать пост. Помимо этого, летописец критически относился и к другим нововведениям, вроде отмены бердышей или введения багинетов…

Раскрытая летописцем мотивация ратных людей и их восприятие войны указывают на то, что тактика разорения была для них нормой. Без сомнения, такова была война, к которой московские люди привыкли за столетия противостояния на востоке, юге и западе. Со временем такой род действий начал устойчиво ассоциироваться с казаками, татарами и калмыками; сами петровские военачальники в переписке намекали на склонность этих воинов к грабежу и насилию в противопоставление регулярным войскам. Сложно сказать, насколько такое различие в поведении разных категорий военнослужащих имело место в первые годы войны. Современный исследователь казачества Петровских времен А. Г. Шкваров показывает, что на всем протяжении Северной войны казаки никогда не составляли заметной доли в действующих войсках русского царя, поэтому на них нельзя возложить ответственность за все дикие, по меркам современной морали, случаи; к тому же поддержание стереотипа об особой жестокости казаков в дальнейшем было выгодно военачальникам российских войск как средство устрашения[851]. Летописец 1700 года подтверждает эту гипотезу с другой стороны, демонстрируя, что мировоззрение московского дворянина и казака мало отличались, когда речь заходила о поведении на вражеской территории. Впрочем, от «социального среза» осадной войны пора возвращаться к атаке крепостей.

Приморские крепости противника петровская армия атаковала, как правило, с суши, и флоту в таких операциях отводилась сугубо вспомогательная роль – доставки подкреплений или морской блокады. Зато оборонять береговые укрепления от неприятельских флотов пришлось несколько раз. Первый случай относится к обороне в 1701 г. Двинского устья, где подлинный драматизм скоротечному бою придает история о спешной и своевременной постройке морской крепости.

К началу Северной войны единственным морским портом России для торговли с Западной Европой был Архангельск. Караваны европейских купцов из разных стран и городов каждый год приходили туда за русскими товарами. Именно в Архангельск («в Город», как тогда лаконично называли его в переписке) привозили покупаемые для русской армии оружие и сукно, приборы и инструменты, предметы роскоши и книги – все то, что еще не производила отечественная промышленность в необходимом объеме или с должным качеством. С началом конфликта все товары военного назначения были объявлены шведами вне закона, и в марте 1701 г. шведский король повелел своему адмиралтейству снарядить экспедицию с целью «пресечь всякую доставку контрабандных товаров его врагам, особенно в Архангельск, а также нанести русским ушерб в упомянутой местности и гавани любым возможным способом». Так, одним ударом можно было лишить Россию поставок из-за границы.

Текст королевской инструкции дает наглядное представление о возможной участи Архангельска. Отправляемым в поход кораблям было приказано «поджечь город и русские корабли и суда, разорить, разрушить и уничтожить, захватить и забрать, по военному обычаю, все, что можно». Только имущество английских и голландских купцов (эти страны считались союзниками Карла) следовало щадить, или хотя бы извиниться за его уничтожение. Нападение предписывалось произвести неожиданно под английским и голландским флагами, а его успех гарантировался слабой защищенностью – «как говорят, в этом месте нет сколько-нибудь значительных воинских сил, а какого-то серьезного сопротивления со стороны прочего люда не приходится опасаться из-за его страха и трусости»[852].

Уязвимость Города осознавало и русское правительство. В ноябре 1700 г. туда был отправлен воевода Алексей Петрович Прозоровский с инструкциями об укреплении обороны – эти «наказные памяти» сводились к содержанию вооруженных караулов, подновлению городских укреплений и сбору ратных припасов, а также досмотрам иностранных судов стрельцами в устье Двины [853]. И уже 18 декабря было указано «у города Архангелсково, на Малой Двинке речке, построить крепость вновь, ситадель на тысячю человек, чтоб в ней с магасейными запасными дворами вышеписанному числу людей быть было удобно» [854]. Указ был получен лишь 17 января следующего 1701 г., и, несмотря на зимнее время, сразу же начались работы по заготовке стройматериалов и сбору рабочей силы. Чертеж цитадели, подготовленный инженером-иноземцем Яганом Адлером, оказался неудовлетворительным; только 14 марта для создания чертежа и руководства работами был отправлен участник Азовского похода [855] бранденбургский инженер Георг Эрнест Резе («Егор Резен»), который спроектировал квадратную в плане крепость с четырьмя бастионами по углам, фосебреей и мокрым рвом. Фактически строительство Новодвинской крепости началось лишь 2 мая; для «приему каменных и всяких припасов и над… работными людьми для досмотру» был приставлен стольник из Москвы Селивестр Петрович Иевлев; ежедневно в работах принимали участие от 500 до 1800 двинских жителей [856]. Активное содействие строительству оказывал ресурсами своей епархии архиепископ Холмогорский и Важский Афанасий.