Потом я очень много читала — примерно сорок трехсотстраничных книг за семестр. Я читала так много, что за год перед выпуском из университета мне это осточертело. Казалось, если я увижу еще один библиотечный формуляр, еще одну потрепанную обложку, еще одну страницу печатного текста без лида, выносов и фотографий с подписями, меня вырвет. И я начала вязать.

Я вязала очень сложные вещи — самые сложные из того, что можно было найти в журнале «Филейное вязание». Я вязала часами, днями, на автобусных остановках и в очередях в поликлинике. При моей целеустремленности я почти наверняка стала бы одной из тех странноватых тетенек, которые ходят одетые с ног до головы в одежду собственного производства да еще, вопреки протестам, задаривают ею родственников. Но однажды у нас в редакции итальянской газеты возникла проблема: евро дешевел уже третий месяц, и дизайнеры не знали, чем иллюстрировать очередную первополосную статью про его бесславное падение.

— Даша, у нас уже было фото сосредоточенного Томмазо Как-его-там[35], коллаж со значком евро, скатывающегося с лестницы, коллаж с дождем из монеток, льющимся в мусорную корзину, рейтинговая шкала валют с Форекса. Я в тупике, — развела руками дизайнер Лена.

Я задумчиво стучала ручкой по распечатке свежей полосы.

— Может, сделать так, как будто евро тает?

— Как ты себе это представляешь? — недоверчиво спросила Лена. Она была строга.

— Ну, крупный план монетки, а снизу она как бы оплывает. И огонек внизу, чтобы было понятно.

Я перевернула распечатку первой полосы и набросала ручкой примерную экспозицию. Лена открыла фотографию евро, над которой как только ни изгалялась последние месяцы, и подвесила к нижней точке его диаметра каплю, скопированную из рекламы какого-то прохладительного напитка.

— Тает? — спросила она.

— Не очень что-то, — поморщилась я. — Похоже на часы с маятником.

Лена подвесила по сторонам от большой капли две капли поменьше:

— А теперь?

Теперь евро напоминал чье-то большое пузо с вялым членом.

— Евро плохо, евро болеет, а ты глумишься, — упрекнула я ее.

— Это мне плохо, я скоро заболею, если этот евро не перестанет падать! — в отчаянии воскликнула Лена. — У меня вклад в евро лежит, а ты предлагаешь фантазировать на тему, как он тает!

Я похлопала ее по плечу, продолжая бездумно обрисовывать капельку под брюшком у нарисованного евро.

— Слушай, — вдруг сказала она, отодвинув мой локоть, — а может, ты нарисуешь все то же самое, только на альбомном листе? Оригинальный такой заход получится — примитивизм на первой полосе.

— Ну, знаешь, примитивизм! — обиделась я. — Я и в натуралистичных подробностях могу, гуашью или маслом!

— Нет, лучше примитивизм, — отбрила Лена. Я уже говорила, она была со мной строга. — Четко, схематично, можно даже с пояснительными подписями. Будет свежо.

* * *

И я достала из папки листы с картинками на сюжеты моих последних статей. Этот месяц был богат на финансовые темы: Греция стояла на грани банкротства, в Италии лопнул банк, в Штатах боролись за жизнь доллара.

— А это что за клейменые поросята? — спросил Гийом.

— Это к материалу про дискуссию о правомерности использования аббревиатуры PIGS применительно к странам — должникам Евросоюза.

Он усмехнулся, и не было мне лучшего комплимента.

— Ты не думала рисовать иллюстрации для газет?

— Я когда-то рисовала для газеты, где работала.

— Может, тебе стоит разослать портфолио здешним газетам? — предложил Гийом.

— Может быть, — пропела я и откинулась на его плечо. — Когда ты мне немного надоешь и мне не захочется целовать тебя каждую свободную минуту.

Я притянула его за шею и поцеловала. Надо же, одного вечера без коляски достаточно, чтобы растолкать от летаргического сна мою femme fatale[36]…

Ботанический сад для Гийома олицетворяет многократно несдержанные обещания начать новую жизнь с понедельника. Весь день, в любую погоду, на его платановых аллеях кто-нибудь бегает трусцой, отжимается от скамеек или играет в бадминтон. Для меня же он стал символом бездарно потерянного времени. В те месяцы, что Кьяра проводила большую часть суток в полусидячем положении, я, вслед за неповоротливым детищем «Нексуса»[37], исколесила весь Париж: за три часа могла запросто сделать круг от бульвара де л’Опиталь в тринадцатом округе к церкви Сен-Сюльпис в шестом. Но с каждым месяцем дочь требовала все больше автономии в передвижениях, и Ботанический сад, расположенный в трех минутах ходьбы от дома, стал лучшим местом для выгула.

К тому же выяснилось, что Кьяра обожает скамейки. Нормальные дети любят играть в лужах, есть камни и вытаптывать клумбы, а Кьяра любила скамейки. И лучше обкаканные голубями. Она вскарабкивалась на железные сиденья, проползала вдоль на четвереньках, стекала вниз с противоположного края, брала меня за руку, чтобы преодолеть полутораметровую дистанцию до следующей скамейки, и начинала снова. С учетом того, что скамеек в аллеях Ботанического сада больше двух сотен, а Кьяра любит доводить начатое до конца, дневные прогулки порой затягивались до вечера. Я развлекалась чтением надписей на бронзовых табличках, которые можно разместить за небольшое пожертвование Ботаническому саду. Вскоре я знала наизусть все надписи и их последовательность. Моим любимым было стихотворение на правой лавочке напротив карусели:

Je t’offre ce banc pour tes trente ans,

Je t’offre ce banc pour notre enfant,

Je t’offre ce banc pour cette question:

Ludmila, veux-tu m’epouser?[38]

Raphael C. Juillet 2008

Это четверостишие наполняло меня глупой патриотической гордостью. Я думала, как однажды теплым летним вечером юноша с ангельским именем Рафаэль привел сюда свою возлюбленную, русскую девушку с былинным именем Людмила и большими серыми глазами, в которых всегда, даже в самые счастливые моменты, таится необъяснимая грусть, ее европейцы любят называть славянской тоской; и пока их малыш кружил верхом на жирафе, он дрогнувшим голосом попросил ее прочитать, что написано на табличке, которую она закрыла воланами своей юбки, а пока она читала, он быстро достал из внутреннего кармана жилетки бархатную коробочку, и подученный смотритель карусели включил музыку из фильма «Мужчина и женщина». И Людмила, растроганная, одними губами сказала: «Да!» Так, в романтических мечтах, я просиживала несколько кругов карусели, пока Кьяра меняла трицератопса на страуса. Каждый круг стоит два евро, и было бы нехорошо, если бы Гийом узнал про эту щель, в которую утекает семейный бюджет.