У меня есть зарплата, но нет рабочего контракта, поэтому банк рад открыть текущий счет на мое имя, но не может выдать банковскую карту, чтобы им распоряжаться.

Я трудоустроена, но в другой стране, при этом страховая компания предпочитает думать, что я работаю, чтобы не вписывать меня в медицинский полис мужа, а агентства недвижимости считают, что не работаю, и поэтому наше досье на съем квартиры считается безнадежным.

Я провожу в трудах весь рабочий день, но при этом сижу дома; моего ребенка могут взять в детский сад, но только на четыре часа — до тех пор, пока я не начну работать полностью вне дома.

Мне частенько хотелось взять эту страну за плечи и хорошенько встряхнуть. Казалось, она населена не людьми, а машинами, которые обрабатывают полученные данные на основании жесткой инструкции и выдают решение, составленное из предписанных реакций на разные составляющие одной ситуации. Не существует таких понятий, как «обходной путь», «персональный подход» или «комплексное видение проблемы». Нет, конечно, человек свободен быть не таким, как все. Но Система во имя самосохранения свободна чинить ему в этом непреодолимые препятствия. Это было новой трактовкой французского понятия liberté.

* * *

С болезненной завистью я читала блоги своих соотечественниц о том, как они адаптировались во Франции. Все эти «каждую среду и пятницу я покупаю багет у мсье Аконье, очаровательного пузатого старичка в пенсне» и «собирать грибы мы ездим в лес под Сантени, ну знаете, там где автотрасса сворачивает к Ормессону» вызывали у меня животное раздражение. От того, как бойко эти дамы предъявляли друг другу свидетельства удачного офранцуживания, я чувствовала себя в еще большей изоляции. Они метили территорию, на которую у меня тоже, по идее, должны были бы иметься виды. Однако мое сердце ни к чему тут не прирастало. Ни к булочным, ни к цветочным ларькам, ни даже к кафе — ну разве что про универмаг «Монопри», расположенный прямо под домом, я могла сказать «свой» и узнать в лицо его кассирш, если случайно встречу их на улице.

Я работала как вол, сидя взаперти в мрачной, сырой и неуютной квартирке, чтобы дотягивать до жалованья начальника смены в том же «Монопри». И понимала, что на большее рассчитывать не приходится: на родине я занимала должность, выше которой подняться вечно отсутствующей не получится. Во Франции же и без меня хватало грамотных эмигрантов, которые с лихвой удовлетворяли потребности немногочисленных СМИ русскоязычной диаспоры. Здесь годами стояли на бирже труда переводчики, экономисты и менеджеры среднего звена — люди, способные принести экономике страны куда большую пользу, чем журналисты с посредственным знанием французского.

Эго переносило удар за ударом, но добило его то, что чернокожая няня без специального образования, но с морем свободного времени в Париже зарабатывает больше меня, окончившей МГУ с красным дипломом. Необходимость прозондировать рынок нянь возникла, когда, чтобы выкроить время для спокойной работы, я стала спать по четыре часа в сутки и, как следствие, называть мужа именем начальника.

Нянь хотят все, за них борются, ругаются и торгуются, и их всегда не хватает. Ведь у парижанок не принято сидеть с ребенком дольше трех-четырех месяцев. Несчастные матери рыдают и жалуются, что рожают детей для того, чтобы их воспитывали незнакомые африканские тети, но, как только оплачиваемый декретный триместр заканчивается, послушно выходят на работу. Как и наше законодательство, французское позволяет женщинам сидеть с детьми хоть до года, хоть до полутора — место у нее не отберут. Но если русской маме кажется негуманным оторваться от младенца через три месяца после родов, то французской категорически непонятно, как можно сидеть на мужниной шее и отказываться от собственного карьерного роста целых полтора года под предлогом ухода за ребенком.

Самое неприятное, что няни тут не частные работницы, вступающие в деловые отношения с семьей, а государственные служащие. То есть родители за услугу присмотра за ребенком платят деньги не конкретному человеку, а государству. Отсутствие персональной ответственности перед семьей, где она трудоустроена, дает няне ощущение безнаказанности и всевластия — ощущение вообще крайне вредное, но прямо-таки преступное для тех, кто работает с детьми.

В общем, от идеи взять няню мы быстро отказались. С Кьярой гуляли друзья и друзья друзей. Особенным спросом она пользовалась тогда, когда у кого-то из них на горизонте маячил новый роман. Однажды начала многообещающих отношений совпали сразу у троих знакомых, и Кьяра была расписана на полторы недели вперед. Ведь нет ничего приятнее — и поучительнее, — чем прогуливаться по Ботаническому саду в обществе новой пассии и чужого ребенка. Чужой ребенок вообще прекрасный тренировочный снаряд: на нем можно безболезненно протестировать готовность друг друга к серьезным отношениям, а когда он начнет досаждать — сдать родителям, которые еще долго будут кричать вслед слова благодарности.

* * *

В Париже между тем наступила зима. Готовность друзей гулять с коляской уменьшалась пропорционально понижению температуры за окном. Кьяра оказалась совершенно равнодушна к развивающим играм, плюшевым зверям и музыкальным книжкам, ее любимой и единственной игрушкой была мама. Дочка требовала неослабевающего внимания — так же как и журнал. В цейтноте из расписания были выкинуты посещения массажиста, маникюр, педикюр, окрашивание волос и шопинг. Мне казалось, что из меня по капле выдавливают женщину. Внешне у меня с ней уже осталось мало общего.

Я привезла ворох платьев — мне никак не представлялось случая их надеть.

Я привезла целую коллекции туфель на каблуках — в светлое время суток на них смотрели с подозрением.

Я привезла прозрачные комбинации и кружевное белье, чтобы быть неотразимой в постели, но, когда в доме нет центрального отопления, немыслимо спать в чем-то, кроме байковой пижамы.

Целыми днями я ходила укутанная, как капуста, во все флисовые одежки, пила горячий чай и включала попеременно радиаторы в комнатах. Электричество обходилось дорого, и каждый раз, получая счет за электроэнергию, Гийом строго смотрел на меня и говорил, что я — черная дыра в семейном бюджете. Видеть себя в зеркало становилось страшно, потому что существо напротив не имело шеи, сутулилось, тряслось мелкой дрожью и смотрело на меня жалостливыми, красными от бесконечного глядения в монитор глазами. Замужняя я нравилась себе куда меньше, чем в девичестве.

Возвращение Гийома с работы было единственной радостью в череде унылых и однообразных дней. Если он задерживался в офисе на полчаса, у меня портилось настроение на целый вечер, а если пропускал с коллегами стаканчик после работы, у меня начиналась истерика. Все чаще я встречала его слезами и оскорблениями, и семейный ужин перерастал в перепалку.

Как-то в субботу днем Гийом отпросился посмотреть матч регби в спорт-бар. Кьяра в это время отказалась спать в свою обычную сиесту — мой единственный перерыв в течение дня — и заодно обкакалась. Причем делать это она надумала за диваном в гостиной, а когда я погналась за ней с требованиями немедленно прекратить этот асоциальный акт, она пробежала по кругу через обе спальни и кухню, не переставая какать. В итоге Кьяра была посажена замачиваться в душевой поддон, а я металась по комнатам с разноцветными тряпками (потому что черная, которая подходила к ковру в нашей комнате, пачкала светлый ковролин в детской). Оттирая какашки, я прислушивалась к звукам на лестничной клетке: матч закончился полчаса назад, муж должен вот-вот вернуться. Это сулило хоть какое-то облегчение.