Рослый Матьё здоровался подъемом руки. Его кучерявые волосы обычно перетянуты розовой резинкой, и, честно говоря, лицом он совершеннейшая девочка. Возможно, он девочка не только лицом, я этого никогда не узнаю. Гийом говорит, у какого-то колониального племени принято называть детей строго по святцам, невзирая на пол. Девочке Матьё могло не повезти родиться в день святого Матьё — судя по виду, она была как раз из какого-то колониального племени, сильно удаленного от метрополии.

Впервые увидев группу, в которой Кьяре предстояло проводить полдня, я поспешила сделать ей прививку от туберкулеза. В Москве я от нее отказалась, сославшись на то, что мой ребенок растет в благополучной семье и в хороших жилищных условиях. Я не предполагала, что в детском саду она будет спать на общественном матрасе, по которому кто угодно может пройти в уличной обуви, и облизывать те же игрушки, что дети из ЮАР, где туберкулез до сих пор является одной из главных причин преждевременной смерти.

Нам, конечно, страшно повезло. Добыть место в парижском садике, пусть и на полдня, через две недели после оформления заявки — это почти так же невероятно, как выиграть машину в лотерею. Мне хотелось сделать отзывчивым сотрудницам что-то приятное. Поэтому, когда воспитательница Стефани попросила поискать в архивах нашего научно-популярного журнала фотографии женщин с детьми разных национальностей, я в очередной приезд в Москву перерыла всю имеющуюся подшивку номеров. Но, увы, ничего не нашла. И мне в голову пришла идея. Если нет фотографий, женщин с детьми можно нарисовать! Малышам это понравится даже больше, а садику придаст домашнюю атмосферу.

Попрощавшись с Кьярой, я передала воспитательнице объемную папку с рисунками. Их было десять — столько же, сколько моих «свободных вечеров» за прошедшие два месяца.

— Это мое покаяние за то, что наш журнал недостаточно интересовался темой материнства и детства, — сказала я.

— Вы сами это сделали? — удивленно спросила Стефани, открыв картонную обложку.

— Да. Но если вам не понравится, пожалуйста, не чувствуйте себя обязанными их развешивать, — заверила я ее. — Я рисовала от нечего делать, так что ничуть не расстроюсь.

Это было огромной, трудноперевариваемой ложью. Я даже запнулась на словах «от нечего делать».

— Да что вы, они такие забавные! Вот эта китаянка, например. Ха-ха… и маори! Я покажу коллегам. Думаю, мы в обеденный перерыв и займемся развешиванием.

Я улыбнулась и вышла. Моя мама когда-то расписывала стены в детском садике для того, чтобы меня туда взяли, и в детском отделении кожно-венерологического диспансера, чтобы быть рядом со мной, проводившей там долгие недели из-за хронического диатеза. Это называется — преемственность поколений.

* * *

Обычно после садика мы несемся домой; от пережитого возбуждения и мерной тряски Кьяра засыпает по дороге, я тихонько втаскиваю ее в квартиру и оставляю досыпать в коляске — таким образом у меня образуется еще полчаса рабочего времени. Но в тот день погода стояла замечательная, из соседнего парка доносился детский смех, и коляска сама повернула туда. Мы спустились по наклонной дорожке, миновали группу занимающихся тай-чи, повернули на тихую боковую аллею, которую не слишком любят бегуны, и двинулись по направлению к детскому городку. Вдруг сзади донесся хруст веток.

— Стой, Лука, я тебе штаны подтяну, — прошипел женский голос.

Я машинально обернулась на русскую речь, доносящуюся из кустов. Не то чтобы она редко раздавалась в Париже, но, как правило, фразы, долетающие до моих ушей, были из серии: «А зачем вообще идти в этот Пантеон?», «Почем, интересно, макароны в этой забегаловке?» или «Где же, епть, эта Рю-дез-Артс?».

Из зарослей выбежал голопопый мальчик лет трех, а за ним, на полусогнутых ногах, как человек, совершивший что-то противозаконное, вышла невысокая брюнетка с симпатичным, хотя и слегка замученным лицом. Она испуганно посмотрела на нас.

— Мы не садовая охрана! — примирительно подняла руки я. — И мы тоже писаем где придется.

Она с облегчением улыбнулась:

— Да уж, ему ведь не объяснишь, что общественный туалет в трехстах метрах!

— Точно! Но я начинаю подозревать, что это какое-то чисто русское хулиганство, — сказала я и подмигнула. — Наша маленькая месть за все пережитое.

— Вам тоже есть за что мстить? — подыграла она.

— А то! — воскликнула я. — Сегодня, например, мы будем писать в знак протеста против Министерства по делам семьи и детства за то, что оно не улучшает условия труда воспитателям садика и те продолжают бастовать.

— Разумно, — кивнула женщина. — Тогда ты, Лука, тоже окропил жимолость не просто так, а под предлогом борьбы с бездеятельностью биржи труда.

— Ищете работу?

— Пять лет. — Женщина для наглядности подняла растопыренные пальцы и тут же сделала круг из большого и указательного: — Ноль. Зеро. Красный диплом Дружбы народов здесь никому не нужен.

— Понимаю. Я со своим красным эмгэушным даже не ищу.

— Муж работает? — с ноткой зависти спросила она.

— Работает. Но я тоже не бездельничаю — продолжаю горбатиться на Москву.

— Наш папа тоже работает. Но мы расстались. Так что теперь ищу с удвоенной силой — на одно пособие долго не проживешь.

— А алименты? — не удержалась я от бестактного вопроса. Женщина посмотрела в землю перед собой:

— Чтобы платил, надо подать в суд. Он говорит: подавай, давай вообще и разведемся сразу. А я боюсь на развод подавать после всех этих… историй… с Беленькой, Захаровой и другими.

— Понятно. Вы из-за этих историй разводиться боитесь, а я из-за них даже замуж боялась выходить, — усмехнулась я. — Но любовь пересилила страх!

Мы заулыбались.

— Люда, — протянула она руку.

— Даша, — протянула я руку в ответ.

Болтая, мы побрели в сторону игровой площадки. У двух иммигранток круг тем для первого разговора четко определен: томительные поиски работы, размер и стоимость съемной квартиры, «ох уж эти французские врачи!» и куда удалось пристроить ребенка. Люде было что рассказать, особенно по первому и третьему пунктам. Я тоже бурлила информацией, в основном по пунктам номер два и четыре. Поэтому мы купили по стакану горячего шоколада «по-старинному» (в какао «Несквик» размешивают столовую ложку «Нутеллы») и уселись погреть носы на солнышке, пока дети брали на абордаж пиратский корабль и готовили обед из песка и формочек.

Кьяра и Лука казались вполне довольными друг другом, пока их интересы не схлестнулись на самокате, оставленном без присмотра каким-то третьим ребенком. Лука брал ростом и весом, но мама, очевидно, растила его деликатным мальчиком, поэтому он просто мертвой хваткой вцепился в руль, тогда как Кьяра, чувствуя его хорошее воспитание, не стеснялась пускать в ход кулаки и зубы. Мы позволили противостоянию развиваться «до первой крови», но когда дочка принялась щипаться лошадью Пржевальского, пришлось вмешаться.