Время ближе к полуночи, рабочий день давно закончен, ко мнев кабинет можно сползтись только на добровольной основе, хоть и по моемуприглашению, ессно. Александра, несмотря на свой высокий… наверное, высокийпост, лично принесла соки, минеральную воду, обезжиренные ломтики мяса, овощнойсалатик, безошибочно угадав вкусы Бронника, исчезла. Надо поинтересоваться, чтоу нее за личная жизнь, если вот так с раннего утра до поздней ночи всегда наместе…

Раз уж рабочий день закончен, то все сняли рабочие спецовки,что значит: Романовский развалился в самом простор– ном кресле, Седых, заложивруки за спину, стоит ко мне спиной и рассматривает книги в шкафу, а Бронник,поймав мой взгляд, заговорил размеренно, непривычно суровым голосом, все-таки япривык, что он старается облекать мысли в мягкую форму хорошо воспитанного,даже прекрасно воспитанного, а потом еще и дотесавшего свое воспитание втренировочном общении с герцогами и графинями:

– Не дело!.. Не дело, когда ведущий дурацкого ток-шоу длядебилов получает в десятки… да что там в десятки – в сотни раз больше, чемученый, который в самом деле для страны создает новые лекарства, новые сортастали, компьютеры или более урожайную пшеницу!.. Такая цивилизация обречена.Она должна погибнуть. Она обязана погибнуть!

Седых поморщился:

– Да что вы вопите? Конечно, погибнет, кто спорит? Как точнотак же погиб Рим…

Бронник обернулся, сказал саркастически:

– А мы будем сидеть и ждать, пока он погибнет? Само ничто негибнет. Обязательно, подгнив основательно, разваливается под ударами соседей.Но будем ли это мы или это сделают талибы?.. Кто разрушит сгнившую западнуюцивилизацию… какое слово испоганили!.. кто на ее месте станет строить новыймир? Будет это мир имортизма или мир фанатиков-исламистов?

Седых сказал рассудительно:

– Вы не совсем верно представляете этих… ваххабитов. Какбудто они вот такими и останутся на веки вечные. Это все равно что считать, чтохристиане, разрушив Рим, так и остались бы такими же дикими и фанатичныминевеждами! Мы все стараемся мерить годами своей жизни, а история меряетэпохами. После разгрома гниющего Рима настала эпоха выкорчевывания старыхвзглядов, затем эпоха выработки новых ценностей. Невежды зовут это ТемнымиВеками, эпохой Средневековья, но мы-то знаем необходимость той ночи, без нее быне настало наше утро науки и техники!

Романовский изволил податься в кресле вперед, лицо от такогонепомерного усилия покраснело, а бычья шея вообще побагровела.

– А мне по фигу мерянье эпохами! Сейчас все ускорилось. Год– уже эпоха. Мы можем без всяких Темных Веков и Средневековья перейти сразвалин западного мира в имортизм. Это талибам надо все разрушить, потом леттриста пожить на развалинах, пока не придут к необходимости развития дальше, ая хочу… и могу!.. вот прямо сейчас. В чем я согласен с талибами целиком иполностью – это расстреливать без суда и следствия ведущих телешоу и телепрограммвроде: «Кто перднет громче!» и «Герой дня без штанов». Человек и так в дерьме,а его еще и заталкивают туда глубже, еще и уверяют, что там ему и место, чтотам и так жить клево, рулез, кайф!.. Господин президент, мы что-то будем делатьв этом направлении?

Я огрызнулся:

– Прекрасно знаете, что будем. Это, кстати, записано в нашейпрограмме, в том числе и в предвыборной. Но вы ее, конечно же, не читали?

– Не читал, – признался Романовский. – А когда быя это читал?

– Ах да, вы же работать изволили, а мы все гусей пасли…

– Работали, – согласился Романовский. – А вообще,если на взгляд простого человека, чем вы отличаетесь от тех же талибов?

Я смолчал, он вопросительно взглянул на Седых.

– Ну, многим… – ответил тот нехотя. – Например,имортистам не обязательны бороды.

– Отшучиваешься? Но ваши запреты на работу фабрик попроизводству помады… это то же самое, что запрет талибов на пользованиеИнтернетом!

Седых подумал, кивнул:

– Ты прав, прав, Владимир Дмитриевич. Молодое учение всегданачинает с запретов. Это называется очищение от скверны… Вспомни, христианствоначалось с отрицания всех земных благ. Вообще всех! Это был такой перегиб, что…но сколько было подвижников-аскетов! А героями были те, кто годами не мылся, нестриг ногти, не трахался, то есть переход в новый мир через отрицание старого.

Он кивнул на телеэкран, где беззвучно тек людской поток поТверской, мелькнули обнаженные тела двух прогуливающихся женщин.

– Как вам это?

Романовский пожал плечами:

– Да фиг с ними. Если честно, разве все мы не голые пододеждой? Мне, к примеру, голые бабы не мешали заниматься наукой или спортом.Как, впрочем, одетые с ног до головы не помешают думать о них день и ночь,распалять воображение, истекать слюной и спермой, добиваться их и трахать,трахать, трахать… Но, возвращаясь к талибам, скажу, что имортизм должен быть,знаете ли… красив! Иначе на хрен он кому нужен? За пределами красоты нет нирелигии, ни науки. А имортизм, как я понял… вроде бы это и то, и другое вместе?В упряжке?

– Нет, – сказал Седых раздраженно.

– А как?

– Как лимонный сок и коньяк в коктейле.

Романовский поморщился:

– Что у вас за вкусы, дикари-с… Ладно, совершенная красотавсегда отмечена либо холодностью, либо предельной дуростью. Так что имортизм –это красота с человеческим лицом, то есть с чуточку ущербным, чтобы бытьчеловечнее.

– Имортизм, – возразил Седых, – это факел втемноте. Факел, освещающий путь в бессмертие… Ведь всякий, кто не верит вбудущую жизнь, – мертв и для этой. Для меня убежденность в вечной жизнивытекает из понятия деятельности и принесения пользы. Поскольку я действуюнеустанно до самого конца, то природа обязана предоставить мне иную формусуществования, ежели нынешней больше не удержать моего духа.

Романовский медленно покачал головой, словно двигал стрелкуметронома:

– Э, нет. Не то. Жизнь – это детство нашего бессмертия. Тутговорили об индивидуальном искуплении, я о нем слышал с детства и никогда незадумывался о его сути. Но сейчас мне кажется, что тезис об индивидуальномискуплении – красивая брехня. На самом деле безгрешность души нужна не самомучеловеку, а именно обществу. Общество, состоящее из безгрешных индивидуумов, всостоянии опустить расходы не только на полицию и тюрьмы. Это вообще будет безопасноеобщество.

Бронник слушал внимательно, помалкивал, Седых фыркнул:

– Когда? При коммунизме? Или полной и окончательной победеимортизма… в отдельно взятой стране?

Романовский развел руками, указал глазами в мою сторону,вот, мол, от кого больше всего зависит, но он втянул язык совсем как улитка, норазница в том, что улитка втягивает его под раковину, а президент втянул совсемв другое место.