– Успешно, – ответил он с готовностью. – Кактолько вышло разрешение применять оружие первыми, сразу прекратился отток измилиции! Более того, многие начали возвращаться.

– Точно?

– Даже из коммерческих структур, – добавил он сгордостью.

– Великолепно.

– Даже прибавки к жалованью не требуют… пока еще.

– Потребуют, – утешил я. – А нам надо быть к этомуготовыми.

– Представляю, как сейчас крутится Леонтьев!

– Да, – согласился я, – ему не сладко. Но он поетна работе, иной раз ночует в кабинете. Ему самому нравится, когда работы много,когда масштабы, масштабы… И вот еще, Ростислав Иртеньевич. Все тысячелетиячеловечество ополовинивали войны. Сейчас войн, больших войн, нет. Нонеобходимость в периодической чистке есть, даже усилилась. Так что необходимыне локальные конфликты, в которых инстинктивно ищется выход, когда от голода ихолода вымирают самые слабые и человеческий род малость очищается, а настоящиечистки общества: от наркоманов, преступников, извращенцев. Мы все говорим обэтом, говорим, но… Начинайте!.. Разработайте план, я жду на подпись. Неделихватит?.. Да зачем неделя, двух дней с головой…

По его лицу я видел, что на любые планы отпускаются месяцы,но он дисциплинированно смолчал, кивнул. Потом решил, что кивка недостаточно,перед ним президент, а не постовой с улицы, сказал учтиво:

– Как скажете, господин президент.

– Да так и скажу. Еще посмотрите, что можно сделать срасплодившимися психлечебницами. Ну, вы сами понимаете, о чем я… авысвободившиеся деньги лучше бросить на поддержку многодетным семьям… если этоне семьи алкоголиков или наркоманов. И не дебилов, эти вообще плодятся, каккрысы, а демократы уже требуют им отдать половину бюджета! Кроме того,подумайте и разработайте программу резкого сокращения числа тюрем и лагерей.Тоже, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. Не будем ждать, когда смертнаяказнь по многим группам преступлений резко сократит количество робин гудов.

Он широко улыбнулся:

– Господин президент, уже сократила!.. Совершенно нет новыхпоступлений. Так поступают только мужички, по пьяни избившие жен… Да и тетеперь совсем редко. Притихли.

– Еще есть вопросы?

– Да, господин президент. А что насчет настоящихпреступников?

– Понимаю, – сказал я. – Понимаю и ваш вопрос, ито, что у вас под вопросом. Помните, как поступил Сулла?.. Он спас республику.Единственный, кого вычеркнул из расстрельных списков по просьбам родителей, былюный Юлий Цезарь. Тот самый, который потом и погубил ее.

Ростоцкий кивнул:

– Намек понял. Если кто-то из моих работников вычеркнет хотьодного, я его самого туда внесу. В смысле, такого работника.

Я пристально посмотрел в его бесстрастное лицо:

– Только так и надо.

– Уверяю вас, это всерьез. Наши ряды должны быть чистыми.

Я нажал кнопку вызова, на экране появилось внимательное лицоАлександры.

– Привет, – сказал я. – Мазарин далеко?

– Нет, – ответила она незамедлительно, – в двухчасах езды. Если воспользуется вертолетом – будет через сорок минут.

– Спасибо, – сказал я. – Отбой.

Экран погас, Ростоцкий внимательно просканировал мое лицоиз-под прищуренных век.

– Затруднение?

– Не очень. Но есть дело….

– У меня с ним через два часа встреча, – сказалРостоцкий. – Планируем совместную акцию силами обоих ведомств.

– Да? Отлично. Тогда подбросите ему от меня еще однузадачку. Впрочем, можете и сами подключиться к ее решению. Для начала мне нуженсписок лиц, что подали в Гаагский суд.

Ростоцкий переспросил:

– Кого именно?

Я едва не поморщился, но делать этого не стоит, Ростоцкий –прекрасный исполнитель, но во многие изменившиеся приоритеты так и неврубается, за что винить уж никак нельзя, не имортист, ясно, но если будемориентироваться и опираться на одних имортистов, останемся с голым скелетом:без мяса, кожи и, главное, без жил. А Ростоцкий – жила, причем становая.

– Личности не важны, – сказал я терпеливо. –Понимаете? Всех, без исключения. Объясняю. Первый круг обороны – семья. Ячейкаобщества, да?.. Да не смеет жена на людях критиковать мужа, это может сделать,вернувшись домой. Или по дороге домой. А в гостях или на приеме должна делатьвид, что у них все хорошо. Если даже муж что-то соврет, она не должна тут жепри всех посторонних его высмеивать, опровергать, спорить. Повторяю, это можносделать, когда вернутся из гостей. Второй круг обороны – общество, наша страна.Сами можем как угодно ругать и критиковать страну и ее строй, высмеивать илинасмехаться, но, если то же самое посмеет сделать чужой, мы должныощетиниваться и давать отпор… или мы уже не жизнеспособная нация. Третий кругобороны – человечество. В смысле, будем защищать хоть русских, хотьамериканцев, если нападут, скажем, марсиане или какие-нибудь жукоглазые сСириуса… Вот я слышал, что некий Казаренко, пройдя все судебные инстанцииздесь, в России, подал в суд за рубежом. Сейчас неважно, на кого он подал всуд, важно – куда. Он виноват в том, что жалуется чужим на своих. Это ужепредательство!.. Предателей всегда и везде уничтожают.

Он кивнул, вытащил наладонник и быстро сделал пометку.

– Хорошо, я сегодня же подам вам полный список.

Я удивился:

– Вы?

Он скромно улыбнулся:

– Мы с Мазариным стараемся разгружать друг друга от задач,которые можем выполнить сами.

– Я имел в виду… так быстро?

– Все в базах данных, – сообщил он довольно. –Теперь трудно что-либо скрыть. Зато легко отыскать.

– Вот и отлично, – сказал я. – действуйте,Ростислав Иртеньевич!

Уже от двери он обернулся, спросил нерешительно:

– А собранные материалы… куда? Вам на стол?

Я отмахнулся:

– Зачем лишние бумажные потоки? Сразу в службу ликвидации.

Палец мой еще не оторвался от клавиши с надписью Enter, нопо дисплею уже метнулась тень, высветилась просторная комната с картинами настене, спинка высокого кресла, очень дорогого, кричащего о богатстве имогуществе владельца. Показалось быстро приближающееся пятно, сфокусировалось вбесконечное милое лицо, у меня дрогнуло сердце, сладко защемило в груди.

– Здравствуй, – сказал я тихо. – Здравствуй, Таня…

Ее лицо на миг раскрылось мне навстречу, как цветок посленочи раскрывается солнцу, но глаза тут же сузились, в голосе прозвучаланастороженность:

– Как ты узнал наш телефон? Мы только вчера переехали…