— Его величество! — воскликнул д’Эфиа, сидевший на террасе, и бросился со всех ног в комнаты, чтобы известить об этом герцога.

— Король?! — проговорил Филипп, сильно бледнея. — Что бы это значило?.. Где герцогиня, позовите, отыщите ее… Вы, де Гиш и д’Эфиа, ступайте встречать короля, а я побегу отыскивать герцогиню. — И он, как безумный, бросился в комнаты Анны.

— Король приехал! — закричал Филипп, найдя ее наконец. — Это не предвещает ничего доброго!.. Пожалуйста, объясните каким-нибудь благовидным предлогом отъезд Лавальер!..

— Предоставляю эту заботу вам, месье.

Прежде чем Филипп успел сказать что-нибудь в ответ, двери отворились настежь и в комнату вошел маршал де Брезе.

— Его величество требует вас к себе!

Филипп и Анна молча последовали за маршалом.

Людовик XIV, окруженный своими кавалерами, стоял в той самой комнате, которую только что оставил герцог Орлеанский, и нетерпеливо разбрасывал хлыстиком карты и золотые монеты.

— Простите, ваше величество, — проговорил Филипп нетвердым голосом, — ваш внезапный приезд лишил нас возможности с должным почтением…

Страшный удар кулаком по столу, от которого червонцы и карты разлетелись во все стороны, заставил герцога внезапно умолкнуть.

— Вы смеете еще толковать о почтении! В Сен-Клу забыли, кажется, самые простые правила вежливости! Господа, — обратился он к своей свите, — оставьте нас одних!

— Будьте так добры, герцогиня, объяснить мне, на каком основании вы изгнали из вашего общества девицу Лавальер, которая, как вам хорошо известно, пользуется нашим особенным расположением?

— Я сделала это по требованию моего супруга.

— Мы так и думали! Ну-с, месье, мы ждем вашего ответа.

Отчаяние, злоба и ревность вдохнули в Филиппа небывалое мужество, и он гордо ответил:

— Я хочу, чтобы моя жена принадлежала только мне одному — и на этом основании считал нужным удалить Лавальер!

— Грубость вашего ответа может быть извинена только откровенностью, с какою он сделан… Вы ревнуете герцогиню, это открытие почти оправдывает в наших глазах ваши невежливые выходки. Чтобы успокоить вас, мы не будем более скрывать наших чувств к девице Лавальер, но взамен этой жертвы мы приказываем вам прекратить ваш позорный образ жизни и оказывать вашей супруге величайшее внимание, предупредительность, быть рабом всех ее желаний и стараться снискать вновь ее расположение.

— Никто не имеет права контролировать мои поступки! Я такой же сын короля, как и вы, сир, и не намерен жить по вашей программе!

— А, так вот как ты ценишь нашу доброту! — вспылил король. — Хорошо, ты увидишь, можем ли мы контролировать твои действия. Слушай же наше последнее слово! Если ты ослушаешься наших приказаний, то мы, нашей королевской властью, расторгнем твой союз с Анной Стюарт и отнимем у тебя герцогство Орлеанское. Если и эти меры не образумят тебя, то тогда королева-мать расскажет тебе, как мы поступаем с лишними братьями!

Король взял под руку герцогиню и вышел в соседнюю комнату, где его ожидала вся свита. Филипп следовал за ним совершенно уничтоженный.

— Мы узнали сию минуту весьма неприятное известие, — сказал король, — что наше расположение к девице Лавальер возбуждает самое превратное толкование. Во избежание этого на будущее время мы публично объявляем, что любим девицу Лавальер, возводим ее в герцогское достоинство и делаем ее госпожой. До нашего переезда в Версаль, — обратился он к герцогине, — мы желаем, чтобы она была под вашим покровительством в Сен-Клу. До свидания, любезный брат, надеемся, что теперь все недоразумения между нами устранены!

Через несколько минут король и вся его свита уже были далеко.

В прелестном загородном домике, окруженном тенистым садом, Мольер упивался блаженством своего медового месяца. Его заветное желание было наконец исполнено — он женился на страстно любимой Арманде. Все улыбались теперь счастливому поэту: король осыпал его своими милостями, слава его гремела, деньги лились на него как золотой дождь. На лето Мольер освободился от всех театральных занятий. Пользуясь полной свободой, он начал писать свое величайшее творение — «Тартюф», в котором хотел выставить ханжество и лицемерие патеров и, между прочим, поместить сцену, разыгравшуюся в доме Лонгевилей. Арманда уехала на неделю в Париж, а Мольер, ожидая с нетерпением ее возвращения, усердно работал. Вдруг он получает письмо, которое, как ураган, налетело на его мирное жилище и поселило в нем страшный хаос и смятение.

Письмо было следующего содержания:

«Любезный Сганарель!

С особенным удовольствием извещаю вас, что мои ухаживания, упорно отклоняемые Армандой Бежар, увенчались самым полным успехом у Арманды Мольер. В доказательство прилагаю вам записку вашей очаровательной супруги».

И действительно, в конверте находилась записка, писанная рукой Арманды, которая приглашала шевалье де Лорена на тайное свидание.

Мольер был вне себя от бешенства и отчаяния. Он бросился в конюшню и приказал наскоро заложить экипаж. Через четверть часа он уже летел в Париж.

Вот его дом. Арманда сидит у окна и шьет. Мольер, как безумный, вбегает в комнату.

— Ты писала эту записку? — закричал он громовым голосом.

Она вспыхнула, но отвечала довольно бойко:

— Что за глупый вопрос! Ведь ты знаешь мой почерк!

— Так это правда!..

— Из-за чего ты так взбеленился? В моем поступке нет ничего дурного. Я молода, хороша собой и хочу пользоваться всеми наслаждениями жизни!

— Презренная!..

— А с какой радости я стала бы добродетельной? Разве меня воспитывали как порядочную девушку? Разве вы все не давали мне самых безнравственных примеров, а теперь удивляетесь, что я следую им?

— О чудовище! — воскликнул пораженный Мольер. — Так вот какую змею я отогрел на своей груди!.. Ступай же прочь от меня: я не могу жить с такой порочной женщиной.

Мольер схватил жену за плечи, и не успела она опомниться, как очутилась на улице. Дверь за ней захлопнулась…

Полночь. Весь Париж спит глубоким сном. Только в домике Мольера светится огонь. Ему не до сна. Он сидит за письменным столом, и наболевшее, истерзанное сердце поэта изливается в шутках и остротах его произведения — «Школа жен»!..

Наступил Новый год. Король, раздавая щедрой рукой милости, не забыл также и своего любимца Мольера и назначил ему огромную ежегодную пенсию в 7000 ливров. В другое время эта царская милость глубоко тронула и обрадовала бы Мольера, но теперь ничто не могло вывести его из состояния тяжелого душевного оцепенения. Ничто не интересовало и не занимало его, кроме мысли о неверной жене. Он страшно терзался раскаянием, что так жестоко поступил с нею, заставил ее искать приюта под чужим кровом и, может быть, сам бросил ее в объятия порока. Он чувствовал, что без Арманды жизнь не имеет для него никакой прелести. Все стало пусто, холодно, бесцветно.