Так прошла целая зима, длившаяся вечность. Работать я, естественно, не могла. Даже от заказов одежды пришлось отказаться вовсе. Единственно, кто меня удерживает на плаву — родные люди: дедушка, мама и Ромик с Аленкой, которых я полюбила, как собственных детей. В моем положении вряд ли вообще бы кто выжил без поддержки.

А еще — не хочется умирать раньше деда, с которым живу, поэтому держусь изо всех сил. Странно, что раньше я об этом не задумывалась, растранжиривая здоровье направо и налево. Прошлое я вижу в каком-то тумане. Многое забыла. И вообще — это была не я.

Перед окончанием колледжа вдруг накатила такая апатия, что не хотелось не только выходить на улицу, но и передвигаться по квартире. Не хотелось даже шевелиться, лежа в постели, потому что любое движение вызывало боль в каждой клеточке тела. Мама не понимала, почему мне так плохо, списывая самочувствие на лень, уговаривала меня подняться и пройтись хотя бы по лестнице в подъезде вниз-вверх. Я сопротивлялась, но она настаивала:

— Залежишься, и тебя вовсе не оторвать от постели. Недавно я прочитала, что мышцы атрофируются уже через несколько дней бездействия. Алиса, сделай над собой усилие, — просила она, а я не отвечала, потому что не хотела даже с ней говорить на эту тему.

Пора было съездить в клинику, чтобы выяснить причину недомогания, но я все тянула и тянула, находя разные причины. А когда Артур свозил меня в МОНИАК сдать анализы, там сказали, что «все плохо» и необходимо срочно принимать химию. Я со скандалом отказалась, ведь ее нельзя сочетать с лечением Юнусова.

НО Я ЗВОНИЛА ЕМУ НЕПРЕРЫВНО УЖЕ ТРЕТИЙ МЕСЯЦ ПОДРЯД, А ЕГО НИГДЕ НЕ БЫЛО!

Сегодня, узнав, насколько все плохо из первых уст, из вестибюля клиники я перезвонила Чингизу Алиевичу с недобрыми вестями, а он вдруг оказался на месте и на мою истерику — позвал в кабинет на Таганской. Как была — вся в слезах и соплях, еле передвигающая ноги от слабости, я приехала к нему, но случилось странное: в этот день у него сломался компьютер, и он не мог меня протестировать и сделать назначения. Не дьявольские ли это происки?! Или он меня специально позвал, чтобы воспользоваться моим телом, но не лечить? Или он уже сам разуверился в своей методике?

Юнусов авторитетно утверждал, успокаивая меня, что анализы в московской клинике фальсифицированы: в них ведь подтвердился ВИЧ, который никуда не делся. А Чингиз Алиевич говорил мне, обнимая и поглаживая по спине, как приблудную кошку:

— Быть такого не может. Врачи твои врут. Верь только мне…

Дальше, как и всегда, случился час любви… И я почему-то сразу успокоилась: думать ни о чем плохом после встречи не хотелось. И даже силы появились, чтобы спокойно доехать до дома. А чтобы провести диагностику, мы с Юнусовым договорились встретиться через неделю.

…По ночам опять стал приходить умерший Игнат, и сидеть ночь напролет на моей кровати. Давненько же мы с ним не виделись.

— Здравствуй, любимый! Как там у вас? Не заждались ли меня? Не волнуйтесь. Скоро буду…

Посчитала, сколько времени прошло со смерти Игната, и мне стало страшно — уже девять лет…

Никто за девять лет тебя не обнимет так, как он, не приласкает, никто не поделится с тобой последним. И ты вдруг понимаешь, что даже добившись высокого положения, признания заслуг или больших денег, это не вернет любимого и единственного, которого нет в живых. А ты остаешься наедине со своим несчастьем, с которым никогда не смиришься. Это невозможно!

Вот почему сейчас мое настольная книга — «Человек, который смеется». Я всегда много читала, но теперь это занятие — своего рода отдушина, окно в другой мир, чтобы забыться и не думать о действительности, насквозь пронизанной болью.

Совершенно случайно на даче у дедушки наткнулась на эту книгу, которую в другое время не взяла бы в руки: слишком жуткое средневековье там описано. Но когда вчиталась, обнаружила, что Виктор Гюго затрагивает те же общечеловеческие понятия, что волнуют меня сейчас. Они остались неизменными в веках: ни за какие блага мира не вернуть любимого человека, дарованного тебе судьбой. Люди, которые в своей жизни не теряли любимых — не теряли ничего!

Чтение Гюго подтолкнуло меня и к другим философским размышлениям, не свойственным мне раньше: «Все, что мы делаем сейчас, напоминает крысиную возню, по сравнению с тем, что мы еще можем сделать для близких людей, которых не успели потерять. Хочется еще пожить, чтобы те, кто знали меня обдолбанной, ничего не соображающей наркоманкой, увидели меня с другой, положительной стороны».

Полгода прошли, как в бреду… В своих копаниях, самокопаниях, безоговорочной подчиненности Юнусову, я дошла до такого дикого абсурда, что сдала православный золотой крестик, доставшийся от бабушки Оли, в ломбард и поменяла его на какой-то кулон-безделушку. Что это? Сумасшествие? Или мозги от ВИЧа совсем уплыли? Или это сам дьявол пожаловал за моей душой? Пришел, да не успел: душа-то давно заложена-перезаложена!

Я запуталась…

Не появлялась в МОНИАКе последние полгода не только из-за запретов Юнусова, но и чтобы мне не стали навязывать лекарства, убивающие меня. Зато я опять попала в инфекционную больницу по «скорой», изможденная и вся в гнойниках — прямое следствие прогрессирующей ВИЧ-инфекции. Или уже СПИДа? Нет, от этого слова пока воздержусь, а то от него веет такой кладбищенской безысходностью, что из депресухи можно не вылезти.

У меня в больнице взяли анализы и сказали, что завтра будет ответ. Как же мне пережить эту длинную-предлинную ночь, за которой последует приговор? Что это будет именно приговор, я ничуть не сомневалась. С большим трудом уснула при помощи успокоительного, и мне привиделся очередной странный сон:

Вижу себя на пассажирском месте рядом с водителем. Мы едем на черной BMW очень, очень быстро. Так быстро, что невозможно различить, какая местность за окнами машины: все сливается в единую пеструю ленту. За рулем оказывается почему-то моя богатая московская тетка по отцу, которую я не видела с малолетства. Мы с ней едем по неизвестному автобану на огромной скорости, но вдруг с оглушительным визгом тормозов сворачиваем на неасфальтированную проселочную дорогу… Как бы случайно. Но не возвращаемся назад, а продолжаем движение по проселку так же быстро, как по трассе, несмотря на болтанку, пока не попадаем на ухоженное кладбище с ярко- красными и золотыми венками на деревянных больших крестах. На заднем сидении нашей иномарки почему-то оказывается умершая бабушка Оля, которая обращается к тетке строгим голосом:

— Ты куда заехала? А ну-ка, поворачивай обратно!

Тетка, ничего не говоря в ответ, подчиняется окрику, разворачивает машину, оцарапав заднее крыло об оградку ближней могилы, и выезжает обратно на трассу…

Что это? Сон-пророчество? Неужели и в этот раз мне удастся выкарабкаться?