Я давно отпустила рабочих, но задержалась в квартире дочитать дневник дочери. Казалось: вот-вот осилю его до конца, но постоянно сбиваюсь на воспоминания, поэтому никак не могу дойти до последних страниц.

Не знаю, что было читать сложнее: наркоманские откровения дочери, которую тогда и дочерью-то называть не хотелось, или ее повествование о тяжелом заболевании и борьбе с ним. Но Алиса никогда бы не смогла выбраться из наркозависимости, если бы ее не припечатало ВИЧом. Хотя даже будучи смертельно больна, она не покончила с наркотой, превратившей ее в зомби. Необходим был еще более страшный удар, еще более страшная встряска — пережитая ей кома. Только после нее пошел отсчет настоящей человеческой жизни, несмотря на тяжелейшую ежедневную и ежечасную борьбу за существование.

Я действительно упустила момент, когда дочь перестала ходить в церковь. Или она тщательно скрывала от меня этот факт, зная, насколько серьезно я отношусь к вере в Бога? Мой папа, будучи убежденным атеистом, конечно, не придал значения, что Алиса не носит православный крест. Тем более жалко, что это крест моей покойной мамы, который она надела на внучку перед своей смертью, чтобы оградить Алису от зла. Своего рода — оберег, которого она лишилась по глупости или недомыслию.

Но, судя по последней прочитанной мной строке дневника, обстоятельства заставили дочь вернуться в лоно церкви… Говорят — непреодолимые обстоятельства. Это как раз Алисин случай. Тяжело же ей далось возвращение к вере…

Я внимательно осмотрела тетрадь, которую держала в руках, и увидела, что действительно выдраны несколько последующих страниц с корнем. Видимо те, на которых и была написана предсмертная записка. Может, она ее писала неоднократно, внося изменения и правки? Ведь Алиса билась в истерике, в чем сама же призналась. Я попыталась прочесть оттиск на сохранившейся странице, но ничего не вышло, потому что ее заполнял другой текст.

«Что же там было написано? Я ведь так и не видела записку, найденную в квартире в день смерти Алисы. А если это была та страница, что написана месяцем раньше? А вдруг кто-то воспользовался ей, чтобы убить мою дочь, сняв с себя возможные обвинения? Ведь Алиса слишком много знала о местных наркоманах и наркодельцах. Вдруг она кому-то пригрозила разоблачением?» — никто бы не дал вразумительного ответа ни раньше, ни тем более — сейчас, по прошествии полугода от тех трагических событий.

Я впервые серьезно усомнилась, что дочь сама свела счеты с жизнью, а ведь перед похоронами мы ее не стали отпевать в церкви, потому что были уверены в суициде.

Алиса последний месяц перед смертью действительно мало походила на цветущую молодую женщину: анорексичная худоба и обезображивающий фурункулез на лице, — поэтому ни я, ни следователь не усомнились, что она покончила с собой.

После ее выписки из больницы пришлось признаться Алисе, что мой врач-натуропат предрек резкое ухудшение. А дочь будто и не услышала моих слов, будто я проговорила их в пустоту. Или это для нее уже не имело сколько-то принципиального значения?

Я тогда знала почти наверняка, что спасти Алису от смерти на этот раз не удастся.