психиатров метафорой патологического явления, свойственного деревенским женщинам и появляющегося в городах по остаточному принципу, стало кликушество. Хотя ни один из психиатров письменно не поддержал заявление Якобия о том, что кликушество являлось признаком возвращения к примитивизму, извращения патриархальных отношений и гинекократии, они тем не менее рассматривали женскую сексуальность как источник иррационального мышления и поведения. Они предлагали разные диагнозы, заимствуя разнообразные идеи у своих европейских коллег, которые также не могли прийти к согласию относительно этиологии истерии и других форм того, что они определяли как психические заболевания. В конце концов, российские психиатры надеялись перенести деревню в новую эпоху, бросив вызов религиозным убеждениям крестьян и православной церкви, которые они считали суевериями и фанатизмом. Вряд ли они понимали, что триумф научного рационализма и контроль психиатров над тем, что они классифицировали как психическое заболевание, в свою очередь приведет к кодификации до сих пор приемлемых типов поведения в качестве аномальных и отныне нездоровых. В то же время, тщательно исследуя отдельных кликуш, решительно веривших в возможность порчи и одержимости бесами, эти люди науки послужили историкам, которые могут теперь изучить эти сведения.

Глава 5. Разбирая множественные реальности

Предшествующая часть книги была главным образом сосредоточена на том, как кликуши Российской империи стали предметом споров. Начиная с Петра Великого государство преследовало их как симулянток и девиантных членов общества. Эти женщины привлекали внимание и Русской православной церкви. Интерес к кликушам проявляли также писатели, этнографы, психиатры и врачи. Церковь использовала их, чтобы подтвердить возможность чудес и свою собственную актуальность в изменяющемся, все более наукоцентричном и материалистическом мире. Писатели середины XIX века обращали внимание на тяжелые условия жизни крестьянок, рассматривая одержимых бесами женщин как образ России – то России, запятнанной крепостничеством, то благородной и героической. Этнографы и другие исследователи крестьянства сосредоточились на том, что они считали девиантным поведением, которое можно было искоренить, только просвещая крестьян, раскрывая им глаза на бессмысленность их суеверий и собственное невежество. Психиатры рубежа XX века вступили в словесную битву с Русской православной церковью, пытаясь вырвать у священников контроль над кликушами и распространить свой авторитет на сельскую местность. Одержимость бесами, которая могла быть незначительным обстоятельством в жизни русских крестьян, в государстве, которое боролось за модернизацию, приобрела гораздо большее значение.

Кликушество стало одним из многих аспектов крестьянской жизни, которые символизировали в глазах образованного российского общества отсталость, извращенность, хаос, страдания, иррациональность и невежество. Такие черты демонстрировали инаковость русского крестьянства, которую государство или специалисты должны были победить своей прогрессивностью, нормальностью, упорядоченностью, рационализмом и знаниями. Даже люди, не считавшие, что любые аспекты нового мира так уж полезны России и русскому крестьянству, например Н. В. Краинский, сетовали на обскурантизм деревенской культуры и мышления. Третья сторона, представленная такими голосами, как Ф. М. Достоевский и представители православной церкви, предостерегала от косности представления мира в черно-белых красках и находила духовное утешение в некоторых якобы отрицательных чертах крестьянства.

Учитывая сложность риторики и голоса кликуш, лишь косвенно различимые в записях, выполненных образованными профессионалами и монахами, может ли историк раскрыть личность самих одержимых и предложить правдоподобные объяснения их поведению, не будучи при этом обвиненным в академическом высокомерии? Избежать последнего, наверное, невозможно, но историкам необходимо раскрыть, как именно общества прошлого функционировали и понимали окружающий их мир. Подобно антропологам и ученым, историки стремятся выявить как универсальные, так и уникальные черты различных обществ.

Хотя борьба между культурным релятивизмом и универсализмом бушевала на протяжении столетий, в эпоху модерна они приобрели особый резонанс. По мере того, как определялось понятие национализма, философы Просвещения и немецкие романтики задались вопросом о том, обладают ли национальные группы специфическими, присущими лишь им характеристиками. В российском контексте полемика между славянофилами и западниками открыла ящик Пандоры для споров об историческом предназначении России, который не закрыт и по сей день. Вопросы о том, должна ли Россия стать частью Западной Европы или, обладая лучшим из обеих культур, должна стремиться к уникальному положению между Востоком и Западом, продолжают будоражить русскую душу, пока зарождающаяся демократия борется с ущербом, нанесенным демонтажом централизованной экономической системы и неумолимыми требованиями глобальной капиталистической экономики.

Российские интеллектуалы конца XIX века, пытавшиеся понять кликушество, разошлись во мнениях, оценивая одержимость бесами либо как уникальный культурный артефакт, либо как феномен, существующий и в других обществах. Этнографы и правоведы решили, что колдовство и бесоодержимость в крестьянской среде свидетельствует о примитивности русской культуры, спасти которую может только современная западноевропейская цивилизация. Однако на рубеже веков они уже ставили возможность спасения под сомнение. Так называемая деревенская тьма, казалось, колонизировала город. Особенно заметно это сказалось в увеличении числа прибывающих из сельской местности мигрантов и росте насилия в городах. Высокая буржуазная городская культура, с точки зрения этнографов и юристов, почти не влияла на культуру деревенскую. Большинство российских психиатров хоть и выступало за прогресс и цивилизацию, но склонялось к более оптимистичному универсалистскому подходу. Изучая другие культуры, они обнаружили, что одержимость бесами и вспышки охоты на ведьм встречались и в сложных историях других обществ, в том числе и в, казалось бы, более развитой Западной Европе. Если кликушество представляет собой болезнь или начало патологического заболевания, поражающего умы слабых женщин, его можно победить, рассуждали они, как с помощью научных знаний, так и через культурное просвещение.

Подобные дискуссии актуальны и сегодня, хотя историки, находящиеся под влиянием антропологов и литературных критиков, не столь удовлетворены однолинейной эволюционной схемой, развившейся на основе научных дискуссий во второй половине XIX века. Эта схема предполагала, что все культуры и общества должны следовать одной и той же траектории в направлении прогресса или выпасть из этой гонки вообще. Желая избежать уничижительных оценочных суждений, свойственных теории модернизации, а также представлений о превосходстве, связанных с западным колониализмом, некоторые историки обращаются к культурному релятивизму, который подчеркивает историческую и культурную исключительность отдельных обществ. Хотя такой подход имеет значительные достоинства, историк, тем не менее, должен избегать ловушек, связанных с преувеличением преемственности во времени и не поддаваться историческому детерминизму.

В случае с русским кликушеством искушение рассматривать это явление и его оборотную сторону – колдовство – изолированно, исключительно в соответствии с законами культурного релятивизма, потенциально может способствовать продвижению теории линейного эволюционизма в российской/советской истории. Возможно, пессимистические прогнозы этнографов и юристов конца XIX века о российской истории, основанные на изучении «отсталых» крестьянских масс, были провидческими. Ведь поиск и преследование ведьм в числе прочих обвинений в русской деревне рубежа веков предвосхитили доносы 1920‐х и особенно чистки 1930‐х годов в